могу уже я больше —
меньше тоже не могу.
Мучат бедность и безбедность,
мучат слезы, мучит смех,
и мучительна безвестность,
и мучителен успех.
Но имеет ли значенье
мое личное мученье?
Сам такой же – не иной,
как великое мученье,
мир лежит передо мной.
Как он мучится, огромный,
мукой светлой, мукой темной,
хочет жизни небездомной,
хочет счастья, хочет есть!..
Есть в мученье этом слабость,
есть в мученье этом сладость,
и какая-то в нем святость
удивительная есть…
Будем великими!
Э. Неизвестному
Требую с грузчика,
с доктора,
с того, кто мне шьет пальто, —
все надо делать здорово —
это не важно что!
Ничто не должно быть посредственно —
от зданий
и до галош.
Посредственность неестественна,
как неестественна ложь.
Сами себе велите
славу свою добыть.
Стыдно не быть великим.
Каждый им должен быть!
«Интеллигенты, мы помногу…»
Интеллигенты, мы помногу
кичимся сложностью души,
но за столом мы все, ей-богу,
ей-богу, так нехороши.
Мы веселимся нервно, скупо.
Меж нас царит угрюмый торг,
царит бессмысленная скука
или двусмысленный восторг.
Нас много умных-переумных.
Иные менее сложны,
но почему-то в переулках
их песни более слышны.
Свободны, а не половинны
и выше ссор или невзгод
их свадьбы или именины
и складчины на Новый год.
И в этом – в этом их везенье,
и мы ничем не возместим
их ненарочного веселья
с его могуществом простым.
«Мне что-то не разрешено…»
Мне что-то не разрешено
самим собою или кем-то,
и я брожу, надвинув кепку,
и все во мне раздражено.
Я не могу – мне это чуждо.
Повсюду, мучая и зля,
событья высятся и чувства.
У них на лбах: «О нас – нельзя!»
И я бросаюсь в то, что можно,
но мало этого уже,
и снова больно и тревожно,
и невозможно на душе.
Сажусь в какой-нибудь автобус.
Гляжу с тоской на мир земной,
как пьяница, приняв антабус,
глядит с тоской в окно пивной.
И если я забуду это
и если буду, как хочу,
за нарушение запрета
своею жизнью заплачу…
«Много слов говорил умудренных…»
Много слов говорил умудренных,
много гладил тебя по плечу,
а ты плакала, словно ребенок,
что тебя