пустом зале, он испытал неподдельное наслаждение. Знакомые с детства и ни с чем несравнимые запахи книг, спрессованная энергия мысли, упрятанная на полках мудрость, божественное пространство, от которых он в своей дремучей тяге к насилию давно отвык. Он с усмешкой подумал, что нет, не шоколадом тут пахнет, а скорее чем-то терпким, перцовым, раздражающим горло, вызывающим жжение во всех членах. Но главным был все-таки даже не запах, а звук. Вернее, его отсутствие, уникальное ощущение, как если бы он влез внутрь гигантской раковины, где все на свете дрожит, трепещет, изнывает соблазном. И в то же время здесь все незыблемо, недостижимо ни для кого и ни для чего. Сюда не могут добраться отрывистые команды «Равняйсь! Смирно!» Это было сказочно беспечное царство юности, свой особый дух, сила которого – Алексей это чувствовал – могла пробудиться при его упорном, неотступном желании. И в упоении юноша стал листать любимые книги, не читать, но просто вспоминать черты героев, их мысли, переживания, их потрясающие мгновения любви и волшебных превращений. Все было как наяву! Он неожиданно для себя пережил какой-то необъяснимый катарсис, освобождение от пут, неясного гнета чуждой ему власти. Пренебрегая земным притяжением, он вдруг оторвался от поверхности и плыл, плыл, паря в облаках охватившего его беспричинного счастья.
В казарму курсант Артеменко вернулся совсем другим человеком. Личностью, прошедшей очищение и теперь спокойно, по-новому смотрящей на происходящее. Под другим углом зрения, трезво оценивая перспективы. Внешне все оставалось по-прежнему, и он ничего никому не рассказал, даже Игорю. Боясь, что вдруг наткнется на стену непонимания. Впервые со времени поступления в училище Алексей не спал почти всю ночь. Он напряженно думал. В голове его зрело решение, он должен был найти свою особую, пусть несхожую с другими, формулу выживания и развития. Что его беспокоит? Двусмысленность нынешнего, почти рабского положения оскорбляла его, делала выработанную годами цель насмешкой над прежней свободой, искажала миропонимание, которое он пытался перестроить в угоду одному-единственному стремлению – стать идеальным воином. Теперь эта цель терялась, ускользала и требовала слишком много жертв, главная из которых – отказ от всего личного и подчинение неким коллективным принципам жизни. Но многие коллективные цели он находил неприемлемыми и даже абсурдными. Весь загадочный антураж, все, что находилось под филигранно раскрашенной пленкой, предназначенной внешним наблюдателям, в сущности, было отравой для его психики, прямой угрозой его личности, уже сформированной благодаря долгому поиску, открытиям и озарениям. Здесь же требовали забыть, стереть абсолютно все, желая разрушить былые представления о достижениях, чтобы освободить место для совсем иных ценностей, подчиненных идеологии войны.
Если бы он проник в природу войны, то неминуемо признал бы, что искусство лепки солдата, проповедуемое и применяемое в РВДУ, не только уместно, но и единственно верно применительно к необузданной, непредсказуемой