ничего не слышишь. А уже нужно стрелять, эти гады, прут в атаку.
За несколько ожесточённых боёв от нашей роты осталось половина. Мужик то я был крепкий и был пулемётчиком, но умел обращаться с любым оружием. Если пулемёт заклинило или кончались патроны, хватаешь у убитого товарища автомат или винтовку и дальше ожесточённо стреляешь. А потом идёшь в атаку. Бывало, одна деревенька переходила по четыре, пять раз из рук в руки. Когда немцы атаковали и перед наступлением обрабатывали наши позиции артиллерией и бомбили, был просто ад.
Дед резко замолчал, желваки ходили на лице, руки дрожали. Я понимал, что ему даётся рассказ очень тяжело.
– Деда, отдохни, попей чайку, – тихо промолвил я. Дед отхлебнул остывшего чаю и жадно закурил.
– Вот так внучек, мы снова пошли в наступление и такого насмотрелись, что не дай тебе Бог. Сожженные деревни дотла, тысячи расстрелянных, изуродованных и изнасилованных женщин, девочек, детей и стариков, расчленённых пленных красноармейцев.
Он замолчал и заплакал, я тоже плакал, уткнувшись в его плечо. Пауза была не долгой. Баба Саня принесла горячего чаю. Это нас немного успокоило, и дед продолжал:
– Дальше внучек, было ещё больше и страшнее, Что мы только не видели, каких только зверств нам не пришлось насмотреться, сваленные в кучу трупы убитых и изуродованных бойцов и гражданских. Мы просто порой сходили с ума от увиденного и не могли поверить, что это всё делали люди. Хотя людьми их не возможно было назвать. Чистые лютые звери, фашисты в человеческом обличии. И невозможно рассказать словами, всё то, что мы видели.
Дед снова судорожно закурил и задрожал от нахлынувшей ненависти к этим извергам.
– Ты представляешь внучек, как мы озверели на этих гадов, как мы их ненавидели, – продолжал дед, – мы после этого воевали сильно отчаянно. Со своего пулемёта я косил их, без сожаления. Бывало, напьются шнапса и прут в штыковую атаку. И тут мы косим их как поганую траву. Много своих мы потеряли, но фашистов положили на много больше.
Уже была весна, а мы наступали очень медленно, почти топтались на месте. Немцы ожесточённо сопротивлялись и я никогда не думал, что я попаду к этим гадам в плен.
В тот день мы отступили, и меня ранило в ногу, не сильно, кость была не задета, но крови я потерял видимо много. Лежу в кустах, а наши войска уже отступили, сознание у меня помутнело. Очнулся, рядом никого, рану быстро перевязал. Пулемёт я бросил там, где меня ранило, так как ползти с ним было не возможно. У меня остался только трофейный пистолет. Я пополз под кустами, смотрю, дорога и по ней несётся тачанка, запряжённая двумя лошадьми. Ещё издалека, я стал махать и кричать, что бы меня подобрали, но меня видели и не остановились. Я с сожалением посмотрел тачанке в след.
А в тачанку, пролетевшую мимо, через метров сто, попал снаряд, и всё разлетелось в стороны. Я подковылял к тому, что осталось, все были мертвы и разорваны в клочья, лошади тоже не выжили. Я посмотрел, продуктов не было, нашёл два куска хлеба и семечки подсолнуха. Подобрал хлеб и насыпал