дошло… Бедность – а я просто ничего, кроме неё, не знаю. Уютная вещь: ничего лишнего под ногами не путается. Стойкость – это в испытаниях. Даже весело, когда дождь со снегом или гром гремит, а ты стадо в коровник загоняешь или там строптивую кобылу заезжаешь под самоё мать аббатису. Но вот с целомудрием у меня вышел прокол.
– Понятно.
– Ничего тебе не понятно. И с чего я так при дворянине язык распустила? Молочко, видать, от бешеной коровки было… В общем, ладно. Видишь, постриглась я уже. Не зря ты обознался: послушниц едва не понуждают с долгим волосом ходить, чтобы могли назад в мир легко вернуться. Я ведь к тому же от обоих конверсов родилась, прикинь? В монашки легко отпустят, а на волю выкупайся за себя и за того родителя, что драгметалл только в выгребной яме и видит. Мать-то у меня самостоятельная и свободная уже. А потом один заезжий парень меня шибко поманил.
– И – того?
– Не «того», а «итого». Уломал расстричься, женюсь, говорит, и выкуп заплачу́. На черта я ему сдалась? Пари держал? В общем, кинулась в ноги аббатисе, а она говорит: «Путь нарушится по вине твоей, и не один твой, но общий. Сначала епитимью выдержишь, потом в изначальное состояние вернешься, а если твой совратитель и тогда от тебя не откажется – жени́тесь».
– А он что?
– Ясен пень. Как узнал, что за мой проступок выкупа не положено и он сам через меня конверсом станет, вмиг слинял. Я еще как следует после порки не отлежалась.
– Ох. Это епитимья такая была? И сильно тебе врезали?
– Да нет. Больше для порядка. Сестры не хотели, чтобы шрамы остались, уж коли я в невесты подалась. Вот целительная мазь – она была шибко едучая.
– Конверс… Это еще что? Погоди.
Кьяртан засучил рукав ее ряски.
Серебряный браслет с выпуклым гербом и небрежно процарапанными словами «Зигрид Робашик» плотно сжимал правую руку девушки.
– Оно и есть, – кивнула Зигрид. – Пометили. Запаян намертво тем же металлом, да еще отполировали поверху. Говорят, в одной рутенской стране так жен метят, только кандалы стеклянные. Вдова их не снимает, а бьёт – вместе со своей жизнью.
– Конверса. Мы в цитадели говорим – лаборанта. Рабыня почти. Я не думал.
– Да где уж тебе думать. Моим предкам кредит дали неподъемный, а отец его пропил или там в кости продул. Но я не в обиде. Из-за того парня мне лучше одно серебро на запястье носить, чем десяток золотых штучек в пальцах.
– У меня тоже с родителями напряг, – вздыхает Кьяртан. – Отца не знал вовсе. Мать, бабка, гувернантка… Все красавицы, отличницы, умницы. Волевые до дрожи в членах. Бабка мамы на год моложе, представляешь?
– Бывает. Двоюродная?
– Родная. А нянька – из самой лучшей мире нержавейки.
– Круто. И кинжальчик еще… Живой, верно?
– Дурак я был. Собственно, он такой и родился, только его еще к хозяину привадить надо было. Мне лет пять тогда не днях исполнилось: хочу, говорю, его в подарок на день-рождение. Что уж они-то по своей природе не дары, не рабы и не слуги…
– Спасибо.
– Ой, прости. Забываю.