огороде собирали талую воду. Ее хватало до середины лета, а затем огород поливали ведрами из колодца. Натаскаешься тяжелых ведер – к вечеру руки отваливаются.
Имели в хозяйстве корову и десятка два кур. С кормами было туго, на большее не замахивались. Кстати, до коллективизации хозяйство в семье держали большое, но не вступать в колхоз было нельзя. Окрестят врагом Советской власти или кулаком, неприятностей не оберешься.
Жили, конечно, бедновато. Одежку донашивали друг после друга. Основная еда – картошка, молоко и хлеб. Летом – овощи. Мясо по большим праздникам, да и то зимой. Но от голода не помирали, соседи друг друга поддерживали. Учились в школе, ходили в лес за ягодами, купались в нашей крошечной речушке, которая летом пересыхала. Но все внезапно перечеркнула война. Женщины с плачем провожали на фронт мужиков и восемнадцатилетних сыновей. Рыдали как по мертвым. И действительно, с призыва сорок первого года никто в хутор не вернулся.
И сама война казалась непонятной. Красная Армия всех сильней – так считали мы. Но почему так быстро продвигаются на восток немецкие войска, занимая огромные пространства, город за городом? Разгром фашистов под Москвой ненадолго поднял настрой людей. Ну, сейчас гадов погонят! Однако весной сорок второго снова началось наступление немецких войск. Брата Петра забрали в армию, а наша семья перебралась в Краснодарский край. Помню, месяца полтора жили на вокзале на станции Белореченская. Пришли немцы. С территории вокзала всех выгнали. Мы успели захватить часть вещей, в том числе самое ценное – швейную машинку, и двинулись дальше. Больше года прожили в станице Самурская. Дальняя родня помогла нам купить небольшой заброшенный домишко. В нем и жили впятером: отец, мать, две сестры и я.
Что могу сказать про «завоевателей»? Немногое. Так как я шарахался и от немцев и от полицаев. Молодежь угоняли в Германию, мама достала справку, где я значился на год моложе. Гребли всех подряд. В декабре сорок второго мне исполнилось шестнадцать лет, рос я парнишкой крепким и вполне мог угодить под облаву. Я не был свидетелем массовых казней, фашисты вершили их где-то по-тихому. Но однажды по станице прошел шум, я, как всегда, спрятался. Оказалось, что немцы вычислили семью партизана. Отвели за околицу двоих его детей, лет по 13—14 (мальчик и девочка), заставили выкопать яму и расстреляли. Жителей с ближайшей улицы согнали смотреть на казнь, произнесли какую-то речь о том, что партизанам и их семьям пощады не будет. Об этом событии в станице говорили долго.
Несколько раз к нам в дом заявлялись на ночлег группы немецких солдат по 5—7 человек. Говорили так: «Папа, мама – спать!» Не обращая на нас внимания, занимали кровати и топчаны, раскладывали на столе еду, что-то варили или подогревали на печке. В теплое время мы уходили из дома и ночевали в сарае, а зимой сбивались в чулан. Утром немцы исчезали, а мы, дети, нюхали, скребли пустые консервные банки, подбирали недоеденные корки. Жили очень бедно, брать у нас было нечего. Соседи жаловались, что фрицы хватали все подряд: молоко, яйца, ловили кур. Делалось