печёного, ругаюсь про себя и мысленно вычеркиваю последние два пункта: «ведьма» и «пирог с черемухой».
Всё. Вот теперь мы точно приехали к бабушке.
Пирог с черёмухой
Пирог с черёмухой – это начало. Только цветочки. Потом будет много всего, и хорошего, и не очень. Будут друзья, малина с куста, тёплые медовые пенки, срезанные с сот, горячие шпалы, тополиный пух, серёжки из лепестков мальвы, земляника на склонах и звёзды, до которых рукой подать. Но чтобы всё это получить, нужно пройти испытание пирогом с черёмухой.
Пирог с черёмухой! Черт бы его побрал! На вкус – как перемолотые хрящи с сахаром. Жуёшь, и тянет отплеваться и скорее прополоскать рот.
Бабушка отлично знает, что я его не выношу, но с маниакальным упорством готовит на каждый мой приезд. А потом с торжеством и злорадством наблюдает, как я глотаю куски, и раз за разом повторяет:
– Однажды ты поймёшь, что это вкусно, и тогда ты – полюбишь!
Пирог с черёмухой для бабушки – что-то вроде теста на мою взрослость. А ещё – символ её власти надо мной. Стоит мне покориться, проглотить хоть кусочек, и бабушка станет полноправной моей хозяйкой на ближайшие недели.
Хотя она и так ею станет, стоит маме уехать.
Я же говорю, пирог с черёмухой – только цветочки.
А уезжает мама уже завтра.
Поезд, который нас привёз, едва успеет добраться до конечной станции, где в него затолкают чистое бельё, зальют свежую воду для чая и, не дав отдышаться, отправят обратно. И он поспешит за мамой, потому что она всегда торопится уехать. Ведь никому не хочется задерживаться там, где тебя не любят, и где ты не так хороша, как сама о себе думаешь. Но об этом необязательно говорить. Если у тебя есть работа, всегда можно свалить на неё. Мол, ждут. Надо ехать. И уезжать без оглядки.
Так мама всегда и делает.
Свекольная дорога
Прежде, чем сесть в поезд, мама долго меня обнимает. Конечно, она не хочет оставлять меня там, где её саму не любят. Но, говорю же, летом меня всегда некуда деть.
На прощание она шепчет, что бабуля приедет за мной в августе. Наверное, мама думает, что за это можно будет держаться. И ещё она просит слушаться бабушку. И я зачем-то обещаю.
Поезд вздрагивает, как вздрагивают, засыпая, слишком уставшие за день люди, и утаскивает маму назад, к папе, домой. А я иду в конец перрона, где в тени акации курит и ждёт меня невидимка-деда. Мама наверняка обиделась на него за то, что не подошёл проводить её к вагону. Но что в этом необычного? Он же ещё дома с ней попрощался, а теперь он просто ждёт меня.
Я подхожу к деду, а спиной чувствую, как всё быстрее уезжает мама.
Деда аккуратно тушит сигарету о стену вокзала и бросает окурок в куст. Он, как обычно, не смотрит на меня, но я замечаю в его глазах что-то такое, что можно принять за сочувствие. Деда никогда не жалеет и не защищает словами, ими он только ругает, да и то если вместе с бабушкой. Но порой он умеет пропускать нужные слова через глаза, как ток через провода. А я умею их понимать.
– Ну,