оявил необыкновенное самообладание; в то время, когда палач рубил ему руки и ноги, он читал вслух молитвы, не позволив себе даже крика. Эта удивительная кротость и вместе с тем сила духа поразили современников.
Наталья Борисовна после казни мужа получила разрешение вернуться в Москву. Ее любовь к знаменитому супругу сделала ее одной из первых русских писательниц, мемуаристкой XVIII века, рассказавшей о несчастливой судьбе князя Долгорукого в «Своеручных записках…»
В 1758 году Наталья Долгорукая постриглась в монахини в Свято-Вознесенском Флоровском женском монастыре в Киеве под именем Нектарии, приняла схиму.
Ее навещали в монастыре сын Михаил и внук Ванюша. Она передала любимым сродникам заветы отца – фельдмаршала Шереметева, надеялась, что внук унаследует ее истинную веру и литературные способности, ее сговорчивый и терпеливый нрав, а не деда, человека горячего и страстного.
Одной из ее любимых молитв была «Обращение к Богородице».
О чем молить Тебя, чего просить Тебя? Ты ведь все видишь, знаешь Сама, посмотри мне в душу и дай ей то, что ей нужно. Ты, все претерпевшая, премогшая, – все поймешь. Ты, повившая Младенца в яслях и принявшая Его Своими руками со Креста, Ты одна знаешь всю высоту радости, весь гнет горя. Ты, получившая в усыновление весь род человеческий, взгляни и на меня с материнской заботой. Из тенет греха приведи меня к Своему Сыну. Я вижу слезу, оросившую Твой лик. Это надо мной Ты пролила ее, и пусть смоет она следы моих прегрешений. Вот я пришла, я стою, я жду Твоего отклика, о Богоматерь, о Всепетая, о Владычице! Ничего не прошу, только стою пред Тобой. Только сердце мое, бедное человеческое сердце, изнемогшее в точке по правде, бросаю к Пречистым ногам Твоим, Владычице! Дай всем, кто зовет Тебя, достигнуть Тобою вечного дня и лицем к лицу поклониться Тебе.
День радости и ночь печали
I
Хозяйка дома Анна Петровна Шереметева, немолодая, еще красивая, в полном соку женщина, потянулась в своей мягкой постели, разомкнула веки, улыбнулась – при этом обозначились ямочки на щеках – и взглянула в окно. Над кусковским лесом выкатилось солнце, острые лучи пронзили деревья, и, будто от легкого щекотания, все живое задвигалось и проснулось. Звон, щелканье, щебетание заполнили утренний воздух. Петухи на сельском дворе подтвердили приход нового дня.
Анна Петровна натянула сползшую с полного плеча рубашку голландского полотна и снова зажмурила глаза. И лежала так еще с полчаса – не потому, что любила нежиться, а потому, что привыкла в этот утренний час обозревать мысленно день грядущий, намечая дела: кого послать в Москву за покупками, кого в огород. К примеру, управляющему Дерптских мыз надобно повелеть купить дочерям объяри – желтой, лазоревой, зеленой, а сыновьям чтобы купил золотой и серебряной бахромы на камзолы.
Подобно тому как укладывала она белье в сундуках, так же привела в порядок мысли свои графиня Шереметева, а потом резко поднялась и села. И в ту же минуту почувствовала резкую боль в левом боку: «Ох, батюшки, что это? Будто шилом пронзило!..» С лежанки вскочила девка Матреша и принялась причитать и суетиться. Анна Петровна цыкнула на нее:
– Молчи, суматошница!..
– Ай лекаря позвать?
Барыня махнула рукой, не надо, мол, что за нежности, обойдется.
– Потри-ка лучше… со спины да сбоку.
Посидев немного, велела подавать платье:
– Розовое с воланами…
Анна Петровна была урожденная Салтыкова, а мужем ее первым был Лев Нарышкин, дядя Петра I, так что приходилась она великому царю родной теткой и в молодости бывала в веселой царской компании. Когда же овдовела в двадцать шесть лет, Петр выдал ее замуж за своего фельдмаршала Шереметева. Прожили они лет семь, Анна Петровна родила пятерых деток, прежде чем отнесли ее дорогого супружника в Александро-Невскую лавру. Оставшись вдовой, вновь испытала на себе грубые ухаживания Петра I, однако она обладала столь недюжинным характером, что сумела и отстоять свою независимость, и сохранить лад с царем. Петру обязана она многим: он посылал ее учиться за границу, приваживал к новым порядкам, а в конце жизни по справедливости рассудил духовную графа, простил долги и решил ее тяжбу с приказчиком Кудриным, который чуть не обобрал ее как липку.
Когда боль в левом боку успокоилась, а Матреша угомонилась, графиня просунула ноги в загнутые кверху носками туфли, и Матреша принялась за волосы. Действовала она уверенно – не зря училась у чужеземного куафера. Вскорости Анна Петровна вышла из своей опочивальни в таком виде, что хоть в гости к самому князю Черкасскому, соседу их, отправляйся. Глянула в зеркало, осталась довольна, однако хвалить Матрешу не стала – баловать прислугу не след.
А в это время в детской комнате дочь ее Наталья, протерев со сна глаза, заулыбалась: на дощатом полу лежали спелые снопы света, на окне пламенели голландские цветы – тюльпаны, в воздухе стояла птичья звень. «Ах как хорошо! – подумала она. – В Петербурге славно, в Москве, и на Воздвиженке, и на Никольской славно, но сравнится ли что с Кусковом?»
В комнату вплыла матушка