Вали все, что пожелаешь.
– Ты тоже будешь называть меня сукой и сволочью?
– Если хочешь – буду.
Она повернулась, слишком резко, слишком нервно; слишком неряшливо тряхнула кистью с зажатой меж пальцев сигаретой.
– Хочу! Давай скажи: ты сволочь, ты сука. Можешь даже ударить. Он тоже меня бил. Днем. Пока мать с отцом были на работе. Бил, потом уходил и шатался где-то до ночи. Потом мать сказала: «Или пиши на него заявление, или убирайтесь оба из моего дома…»
– Извини, что лезу… Но зачем ты вообще с ним связалась?
– Не твое дело! Дай мне рюмку. Только полную. И пепельницу дай. И сам подойди поближе. Вот сюда встань и говори: сука, сволочь, дура, ненавижу… Давай говори.
Пила по-девичьи, тянула меж едва приоткрытых губ, маленькую рюмочку – за три глотка.
– Не сегодня, – возразил я, поднося пепельницу. – В другой раз. Я подготовлюсь, выучу разные злые слова и выражения, приду завтра – и начнем.
– Нет. Сейчас. И рубашку расстегни. До пояса. Мне нравится, когда расстегнуто…
– Может, сама расстегнешь, если нравится?
– Еще чего. Ты вообще, зачем сюда пришел? Думаешь, я сука? Блядища? Вино притащил, расселся тут, как у себя дома…
Это армия виновата, подумал я. Два года ходил строем. В это время они тут женились, разводились, били друг друга и рубашки расстегивали. Я отстал от жизни. Ничего не понимаю в бабах. Десять минут, четыре рюмки – и вот: мной уже управляют. Что делать, брат Микки? Почему ты умеешь, а я – нет?
Шел обратно, усмехался про себя. Ликер оставил привкус карамели и соды. Два раза посмотрел фильм – но так и не понял, какова его профессия. Вроде бы сидел, развалясь, в мощном кресле, нажимал кнопки, смотрел в экраны, но как-то вполглаза.
Кто ты, Микки?
Через пять лет, в середине июня, ехал по пустому Гоголевскому бульвару, в два часа ночи; специально очень медленно, открыв все окна, для создания иллюзии пешей прогулки. Рядом сидела тонкая, длинноногая, с красными волосами. Четыре дня назад, при знакомстве, назвалась Региной; я не поверил, и с тех пор ни разу не назвал по имени. Говорила, что танцует; я верил, ее сильные ноги с узкими бедрами и немного вывернутыми наружу ступнями двигались отдельно от слишком прямой спины, так бывает у балерин.
– Вот здесь, – объявил я, нажимая на тормоз и показывая пальцем. – Вот в этом месте полная иллюзия, что я – в Электростали. В парке культуры и отдыха. Такая же листва, и так же фонарь светит.
– Круто, – сказала она. – А куда мы едем?
– Ко мне в офис.
– Ура. Я увижу, чем ты занимаешься.
– Зачем тебе знать, чем я занимаюсь?
– Ну… Все-таки.
Справа нас осторожно объехало такси. Водитель бросил раздраженный взгляд. Мы мешали ему работать.
– Был старый фильм, – сказал я. – Не помню, как называется. Там герой красиво играл с женщиной в любовь. Она спросила: «Чем ты занимаешься?» Он ответил: «Я покупаю и продаю деньги». Скажи, хорошо звучит?
– Да. Только непонятно.
Я проехал еще пятьдесят метров, свернул, вкатился под низкую арку, во дворе остановился.
– Пойдем.
– Ты