шестнадцатом году эвакуировался к нам из западной губернии. Работал в часовой мастерской. Хороший организатор – как приехал, из еврейских беженцев кружок сколотил. После Февральской этот кружок в группу Бунда перестроил.
– Знаю я, что такое Бунд, – проворчал старый рабочий. – Правильно его меньшевистским хвостом обозвали. А как Соломин большевиком стал?
– Перешел к нам в марте семнадцатого. В апреле его в городской комитет партии выдвинули, после Октябрьской – в исполком городского Совета.
– Вот тогда чехарда и началась: Горисполком и Губисполком – оба большевистские – и друг друга арестовывали! Партийная организация поддержала Брестский мир, а Соломин – наш посланец – едет в Москву и голосует против! Как ты мне все это объяснишь?
– Не могу я тебе, Иван, объяснить. Сам у Соломина спрашивай.
– Теперь не спросите.
– Почему? – повернулся к Сидорину Резов.
– Слышал, Менкер хвастался офицерам, что выпустил в Соломина весь барабан из револьвера. Не стал и допрашивать, прямо на квартире…
– Жаль человека, – выдохнул Нимцович. – Дельный был, хоть и ошибался… Помню, разругаемся с меньшевиками в пух и прах, а он успокаивает: «О чем толковать? Если дерево зазеленело, то обязательно будет расти. Большевики победят…»
– Железное надо мужество, чтобы в этакой драке победить, – промолвил Федор Смолин.
– Почему железное? Обыкновенное человеческое, – тихо сказал Нимцович и добавил: – Просто нужно быть начеку…
Долго молчали, пока опять не заговорил Сидорин:
– Жив останусь – подам заявление в партию. Когда офицеры в штаб ворвались, мы с начальником караульной роты в канцелярии забаррикадировались, все документы штаба сожгли. Потом контрики дверь выломали. Вывели нас из штаба – у входа Менкер прикладом винтовки самолично вывеску штаба сбивает. Аж рычит, взопрел, а она не поддается. Спрашивает нас: «Коммунисты?» «Я – большевик», – ответил ротный. «И ты большевик?» – обращается Менкер ко мне. «Нет, – говорю, – беспартийный». Помиловал меня Менкер, на баржу загнал. А ротного тут же, у дверей штаба, пристрелил… И сейчас стыдно, что я тогда большевиком не назвался… Как думаешь, товарищ Нимцович, примут меня теперь в партию?..
Нимцович поднялся на ноги:
– Потом, парень, договорим. Пора, стемнело…
Общими усилиями спустили плоты на воду. Первым поплыл Федор Смолин, за ним Сидорин, Нимцович. Последним – Тихон.
Холодная черная вода ожгла ослабевшее тело, свела ноги судорогой. Тихон вытянул их – боль отпустила. Толкая перед собой плот, обогнул баржу с кормы.
Красное небо над горящим парком у Демидовского лицея отражалось в Волге. Тихон посмотрел вперед – среди красноватых перистых бликов головы и плоты были видны издалека.
Только чудо могло помочь узникам достичь берега, где без огней, правее Волжской башни, стояла «Пчелка».
Но чуда не случилось – их заметили, с берега застрекотал один пулемет, другой. Кто-то вскрикнул, застонал, последний раз вскинул руки.
Полоса