чащая в его работах, навсегда остаются в памяти всякого, кто хоть раз открывал его труды. Чтение Джеймса невозможно превратить в безличное усвоение результатов исследований и мыслей; для читателя оно неизбежно становится живым разговором с автором, чей голос звучит так непосредственно и неотчуждённо, как это редко бывает в научных исследованиях, что ничуть не мешает Джеймсу сохранять научную строгость и точность.
Размышляя о личностном характере человеческой мысли, У. Джеймс говорил об «аромате индивидуальности», который мы чувствуем, знакомясь с произведениями различных авторов. «Книги всех великих философов, пишет Джеймс, – подобны многим живым людям. Мы чувствуем в каждом из таких произведений какой-то личный, характерный, но неописуемый аромат, и это чувство есть лучший плод нашего собственного законченного философского образования. Всякая философская система желает быть изображением этого великого Божьего мира; в действительности же она – нагляднейшее проявление того, как необычно своеобразен аромат индивидуальности одного из наших ближних»[1].
Эти слова бесспорно применимы и к трудам самого Джеймса. Более того, его работы несут на себе печать личного выбора, благодаря которому Джеймс сумел преодолеть в молодости тяжелейшее депрессивное состояние, и который несомненно имел принципиальное значение для формирования как философских взглядов Джеймса, так и его интереса к психологии. Поэтому имеет смысл подробнее рассказать здесь об этой важной странице жизни рассматриваемого нами автора, и о предшествующих годах его жизни, начиная с рождения.
У. Джеймс родился 11 января 1842 г. в г. Нью-Йорке. Отец его, Генри Джеймс, был ярко одарённым религиозным человеком, теологом, автором ряда книг, посвящённых вопросам религии, этики и общественного блага. Своим детям Генри Джеймс стремился дать разностороннее образование, способствуя формированию у них широкого круга интересов. Семья много путешествовала; ребёнком У. Джеймс имел возможность не только поездить по Америке, но также побывать в Европе и в Африке. При этом широкое знакомство с миром и с человеческой культурой в детские годы не привела ни Уильяма Джеймса, ни его брата Генри Джеймса, ставшего известным писателем, к разбросанности и потере себя в этом многообразии. Во взрослую жизнь братья Джеймсы входят с твёрдым стремлением найти такое дело, которое позволило бы им по-настоящему реализоваться и в котором они могли бы найти себя. Для Уильяма этот поиск оказался весьма непростым.
Сначала У. Джеймс пробует себя в живописи; начинает серьёзно ей учиться. Не найдя себя в живописном творчестве, по совету отца поступает в Гарвардский университет. Изучает там сперва химию, затем – сравнительную анатомию. В 1863 г. переходит в Гарвардскую медицинскую школу, учится там два года, после чего берёт освобождение от учёбы, чтобы отправиться в экспедицию под руководством Л. Огассиза в бассейн Амазонки. Опыт жизни в экспедиции оказался трудным для Джеймса и убедил его в том, что он создан скорее для размышлений, чем для подобной активности. Вернувшись из экспедиции, У. Джеймс проучился в Гарварде ещё год, потом поехал учиться в Германию и вновь вернулся в Гарвард. В этот период своей жизни он много болел.
В 1869 г. Джеймс получает диплом врача. Однако это стало для него не выходом на жизненное поприще, а началом тяжелейшей депрессии. Завершив образование, он всё ещё не сумел найти себя и своё дело.
Депрессия Джеймса в этот период проявлялась в чувстве собственной бесполезности и бессилия перед лицом возможного отказа всех психических способностей. Парализующий страх того, что сознание и самая субъективность могут в любой момент рухнуть под действием сил, неподвластных их носителю, кристаллизовался у Джеймса в виде воспоминания об одном тяжелобольном пациенте. Вот как он сам описывает это: «Находясь в состоянии депрессии и глубокого пессимизма, когда будущее представлялось мне в самом мрачном свете, однажды вечером я зашёл в раздевалку, чтобы взять оставленную там статью. В раздевалке было довольно темно, и внезапно меня охватил страх, как будто выползший из этой темноты; тут же в моей памяти всплыл образ одного пациента-эпилептика, которого я наблюдал в психиатрической лечебнице. Это был темноволосый юноша с бледной, даже зеленоватой кожей, с виду совершеннейший идиот. Он целые дни сидит на скамейке или на выступе стены, подтянув колени к подбородку. Кроме грубой и грязной рубахи, прикрывавшей всё его тело, на нём ничего не было. Обычно он сидел совершенно неподвижно, чем-то напоминая всем известное изображение египетской кошки или перуанскую мумию. В нём виделось нечто нечеловеческое. Этот образ и охвативший меня страх стали сплетаться в моём воображении в разнообразные комбинации. Мне чудилось, что я могу превратиться в такое же существо, потенциально – это я сам. Ничто из того, чем я владею, не защитит меня от подобной судьбы, если пробьёт мой час, как он пробил для него. У меня было такое чувство, как будто что-то твёрдое, зажатое в глубине моей груди, внезапно вырвалось наружу и превратилось в огромную массу ужаса. Каждое утро, просыпаясь, я ощущал сидящий во мне страх и такую тревогу за свою жизнь, которую никогда не испытывал ни до этого, ни после… Постепенно это чувство исчезло, но в течение нескольких месяцев я, оставаясь один, боялся темноты.
Мне