Саша, Оля и тетя Саша (Долинские) плохо питаются, и им плохо. Тетя очень плоха, не слышит и плохо видит, с ней тяжело во время тревоги. Она просит меня не оставлять ее, а я сама боюсь медлить, и ее жаль.
Галя просит прислать ей твою фотокарточку. Она не учится, школы закрыты. Борис (Борис Савич, младший сын Евгении Трофимовны) без работы, болеет.
Не беспокойся, еще раз прошу тебя, радио не слушай лучше, а то только расстроишься, послушав его. Если долго писем нет, значит – холодно, писать не могу.
Целую тебя крепко. Твоя мама»
…Снаряд, угодивший в соседний дом, выбил стекла в окнах. Соседи с нижнего этажа, Исуповы, взяли бабушку с внучкой к себе. Мария Никитична работала судомойкой в госпитале, который располагался недалеко от Невского, в бывшем Пажеском корпусе. Сутками она мыла котлы, в которых варили овсянку для раненых. Когда каша пригорала, то она соскабливала обгорелки. Завернув их в тряпку, прятала за пазуху и приносила домой. Их-то и ели Евгения Трофимовна с Галей. Что-то выменивали, потом уже ничего не осталось.
«Дорогая моя Тамарочка! Сейчас я нахожусь в квартире Марии Никитичны Исуповой, они нас приютили на время холода, т. к. у меня дрова растащили и окна выбиты. Дома жить совсем нельзя, спасибо добрым людям Исуповым, мы пользуемся их теплом, и они Галю подкармливают немного, иначе было бы очень худо, у меня уже ноги и руки плохо работают, не знаю, доживу ли до лета. Очень теперь жалею, что не послушалась тебя и не поехала к тебе.
Тетя Саша (Долинская) умерла. 5 января ее хоронили. Борис (Савич), вероятно, где-то пропал, что-то не приходит, вероятно, тоже скапустился, он все время хворал.
Целую крепко, твоя мама».
На обороте листа – приписка: «Дорогая мама! Я жива и здорова. Целую тебя. Галя. Пришли посылку».
…Борис встал на пороге. Ржавое пальто, шея до глаз замотана серым трикотажным шарфом. Треух завязан под подбородком.
– Мама, – сказал он, не заходя в комнату, – отдай мне папины золотые часы.
– Боря, ты все равно не донесешь, потеряешь по дороге, а мне Галю кормить.
– Мама, – произнес он тускло, – посмотри на меня. Я умираю.
Евгения Трофимовна приподняла край матраса, вытащила, звякнув пружиной, бумажный сверток и протянула Борису:
– Возьми.
Он сжал посиневшими пальцами круглый бумажный комок, сунул руку в карман и крепко прижал к телу.
– Галя, – попросил он, не поворачивая к ней головы, – сходи, пожалуйста, наверх, в мою комнату, посмотри, вдруг в письменном столе завалялась папироска.
– Дядя Боря, там одни покойники, я боюсь через них переступать!
– Галя, ты ведь всегда меня любила… И я тебя любил.
Лицо сморщилось, затряслось. Борис заплакал. Повернулся к ним сгорбленной спиной и пошел вниз, по ступенькам, ведущим к черному дверному провалу. Девочка скулила, скрючившись на стуле, а мать стояла, прижавшись