если потребуется, настоять на принятии закона, запрещающего подобное своевольство. Мы с тобой люди военные и понимаем стратегическую важность Розеи. Где еще можно выращивать такое количество превосходнейших мулов для нужд римской армии? Засуха – это одно, а Розея – другое. Риму нужны мулы. Но Интерамна полна ослов.
А теперь – нечто странное. Только что умер Катулл…
Цезарь издал приглушенный возглас. Гирций и Фаберий подняли голову, но тут же опустили, взглянув на его лицо. Когда туман перед глазами рассеялся, Цезарь вернулся к письму.
Ты еще услышишь об этом от его отца, который ждет твоего возвращения в Галлию, но я подумал, что тебе нужно знать. Возможно, беднягу подкосил разрыв с Клодией. Как Цицерон однажды назвал ее? «Медея с Палатина». Недурно. Но мне больше нравится «Клитемнестра по договорной цене». Интересно, правда ли, что она убила Целера в ванне? Так все говорят.
Я знаю, ты очень сердился на его злобные памфлеты в твой адрес, после того как ты назначил Мамурру новым praefectus fabrum. Обидно, конечно. Весь Рим хохотал! Даже Юлия позволила себе пару раз хихикнуть, когда их читала, а у тебя нет преданнее сторонника, чем дочь. Она сказала, Катулл не может простить тебе того, что очень плохого поэта ты оценил выше его. А также того, что служба легатом у моего Меммия в Вифинии не принесла никакой выгоды, а ведь Катулл мечтал о несметных богатствах. Мне нужно было сказать ему, что Меммий прижимистей рыбьего ануса. А ты даже к младшим своим трибунам, говорят, очень щедр.
Ну да, ну да, ты справился с ситуацией. Когда ты не справлялся? Тем более что его tata – твой близкий друг. Он послал за Катуллом. Катулл приехал в Верону. Отец сказал: «Помирись с моим другом Цезарем». Катулл извинился, и ты совершенно очаровал беднягу. Не знаю, как ты это делаешь. Юлия говорит, что это врожденное. Во всяком случае, когда Катулл вернулся в Рим, больше никаких памфлетов о Цезаре не появлялось. Но он изменился. Причем очень сильно. Я сам это видел, ведь Юлия хороводится с литераторами и драматургами. Должен сказать, мне они нравятся. Что до Катулла, то в нем словно что-то перегорело. Он казался усталым, печальным, но он не покончил с собой. А просто угас, как лампа, в которой кончилось масло…
Как лампа, в которой кончилось масло… Слова на бумаге снова слились в одно сплошное пятно. Цезарь был вынужден выждать, пока не уйдут подступившие к глазам слезы.
«Мне не следовало этого делать. Он был таким ранимым, и я на этом сыграл. Он любил отца, был хорошим сыном. И подчинился отцовской воле. Я думал, что проливаю бальзам на его рану, пригласив на обед, демонстрируя широкие познания его поэтического творчества и давая им высокую оценку. Обед прошел хорошо. Мне так понравились его утонченность и ум. И все же не стоило этого делать. Я убил его animus, лишил смысла жизни. Но у меня не было выбора. Над Цезарем потешаться нельзя. Никому. Даже самому замечательному поэту в истории Рима. Он унизил мое dignitas, мой личный вклад в славу Рима. Потому что его памфлеты не скоро забудут. Лучше бы он вообще не упоминал