по стенам.
Было так погано, что даже не закончив ссору, не высказав все накипевшее, Санек ушел в одиннадцать вечера из дома. И поехал к Шурику, который вообще-то тоже был Санек, Еременко. И там очень выпил.
Этот Санек, – то есть Шурик, Ерема – жил у друга. А друг делал евроремонт и жил в богатой квартире, которую евроремонтировал. В большой пустой старой квартире: клеенки, известка везде, краской пахнет, но свободно. Правда, было условие не шуметь. Но ведь шуметь – понятие относительное.
Ерема как был в школе урод, так и остался.
Они – все, кто был в квартире, – Санек, Ерема, друг, коллега друга и друг коллеги друга, – очень поссорились, часа в четыре утра. Санек – не Ерема, а Санек, – не помнил, вызвал там кто-то милицию, или только грозился. Кто-то очень эгоистичный и прямолинейный, как фашист, сильно волок Санька за шею и даже хлестал по щекам. Ерема видел и не вступился. Тем более, что это, скорее всего, сам Ерема и был. После этого с Еремой было навсегда все.
Щеки до сих пор позорно горели. Тлели.
С Маринкой было, скорее всего, окончательно все. Хотя, наверно, еще не совсем все. Процентов на семьдесят окончательно все.
По-хорошему, это надо было выяснить, и ради этого – ехать вслед за Маринкой в Журбино. Или Журово? Там бы и пережить можно было финансовые проблемы. Как-нибудь.
Только вот где – Журбино? Санек даже не уверен был, что оно не Журово.
Был бы мобильник – Санек бы дозвонился до Маринки прямо сейчас. Он в Журово давно хотел побывать. Знакомиться с родителями – это почти жениться, но можно и это, в крайнем случае.
Саньку – двадцать семь. Даже почему бы и не жениться. На Маринке не очень хотелось. Лучше бы – на Дженифер Лопес. Но можно и на Маринке.
У Санька была такая аккуратная привычка одна: он мобильник, когда ложился с Маринкой, клал рядом, на пол. Или на кроссовки. Или около пива. Чтобы было видно. Наверно, когда улегся в дурной сырой рассветный час на газон под кусты в парке Горького, – спать, – тоже по привычке положил мобильник рядом. И ничего удивительного, что тот пропал.
Значит, надо было – в Журкино, в целом. А сейчас надо было решать – куда? Теперь? Вот прямо вот? Это надо было решить в ближайшие минуты. Ну, может часа через пол.
И тут Санек понял – и так удивился, что чуть не помер в одну секунду на месте, как от прожога молнии: НЕКУДА.
Это было очень удивительное такое ощущение. Совсем пустое, как пропасть и космос.
А день был хороший, Санек, скляченный от тяжкого спанья под кустами, – отогревался, уже даже попаливало шею, через рубашку – плечи. Он сидел к свежему выспавшемуся солнцу спиной. А народ уже окончательно, по-дневному, по-будничному, умножался на улице Ленинградской. Шел во все стороны сразу, даже поперек. По своим делам.
Всем им было куда идти.
Скамейки были – широкие, без спинок, спаренные, как двуспальные. За спиной Санька на парную скамейку присела худая, как графиня, резкого вида женщина, лет сорока. И стала рыться в белой сумочке.
«Стильная тетка, такой бы не по скамейкам сидеть,