что все-таки у вас есть капля совести. Вы поможете своему ребенку, примите участие в судьбе». Подпись «Анна Ковалёва».
Письмо написано сумбурно и торопливо, последние фразы обрывисты, не закончены, где-то перечеркнуты, некоторые буквы были пропущены и уже отсутствовали знаки препинания, а уж понять, о ком и о чём идет речь, было просто невозможно.
Константин Витальевич едва успел дочитать письмо, когда услышал в прихожей лай Цезаря, его молодой немецкой овчарки, которой категорически запрещено подавать в доме голос, чей-то хриплый бас («Извольте доложить») и возмущенный голос домработницы Веры. Константин Витальевич поспешил к месту происшествия. Входная дверь была приоткрыта, какой-то гражданин дергал за ручку двери, пытаясь пошире её распахнуть и втиснутся в образовавшуюся щель, но Вера тянула дверь на себя, да и собака пугала непрошеного гостя.
– Цезарь, молчать, – тут же призвал к порядку собаку Константин Витальевич. – Вера, в чём дело?
– Этот гражданин говорит, что он к вам. Но он же пьян.
– Я не пьян, мадам, – поправил её Владимир Петрович, а это был он, Константин Витальевич узнал его. – Я чуть выпимши, совсем чуть-чуть, а это другая категория человеческого падения.
– Вера, идите, я сам разберусь.
Владимир Петрович наконец-то втиснулся в дверной проём, задевая косяк двери, ввалился в прихожую и, пошатываясь, поклонился, сожалея, что нет шляпы, которую в самый раз приподнять при поклоне.
– Здр-р-равия желаю, – нагло и развязано начал было Владимир Петрович.
Константин Витальевич не ответил, смутив Владимира Петровича стальным с хищным прищуром взглядом, а поскольку у Владимира Петровича в планах такой приём не значился, он растерялся. Он-то был твёрдо убеждён, что Костя (для него он был ещё Костя) в его тайной власти и будет смущён и поражён, а, может, даже застыдится. Но Константин Витальевич смотрел на него холодно и бесстрастно, выдерживая паузу, достаточную для того, что бы Владимир Петрович занервничал.
– Ты… вы… – промямлил он, не зная как обращаться к Константину Витальевичу, и пристально вглядываясь в его лицо.
Лесков с трудом узнавал в этом суровом человеке некогда вежливого, утонченного кавалера его дочери, и судорожно вспоминал заранее приготовленную речь, которая должна была повергнуть Костю в смятение и раскаяние, уничтожить его. Владимир Петрович сам уже начал терять чувство превосходства и уверенности, а Константин Витальевич даже не пытался помочь ему выпутаться из этой ситуации, ожидая, когда он наконец скажет что-нибудь вразумительное.
– Чем обязан? – в конце концов сухо и жёстко спросил Константин Витальевич.
Владимир Петрович окончательно оробел перед ним и растерянно промямлил:
– Ну-у… я… хотел бы насчёт вашего ребёнка.
– Какого ребёнка?
– Как?! А Сашка.
– Какой