суток меня выписали, а через четверо суток я уже летел самолётом в Приозёрск.
Мой вид вызывал у людей, находящихся в самолёте, у кого удивление, у кого соболезнование: затылок был частично выбрит, заклеен толстым слоем ваты, поверх этого пластырем и перебинтован. Фуражка на голове не умещалась, поэтому при передвижении я держал её в руках.
В самолёте сзади сидящий малыш спросил у своей мамы:
– «Что случилось с дядей? Он упал и ударился или летит с войны?»
Я спинным мозгом чувствовал недоумение сидящих сзади, а не только одного ребёнка.
«На всякий случай» летел на полигон я не один: Комкор официально назначил помощником руководителя стрельбы своего первого заместителя – полковника Горба Владимира Николаевича с задачей представлять руководство корпуса на полигоне.
С моей перебинтованной головой и выстриженными клоками волос нельзя было ходить по инстанциям и представляться руководству полигона. Как не крути, а встречают по одёжке. Ведь всем не объяснить, что не по пьяни вся эта «красота» получилась, а просто эскулап бестолковым оказался.
К тому же рана сильно кровоточила и мне периодически надо было менять повязку.
Это было поручено майору – начальнику медсанчасти из состава Череповецкой бригады.
Основные решения по выполнению как учебных, так и боевых стрельб должен был формировать я и докладывать заместителю командира корпуса.
Генерал Майоров определил ему функцию чисто «представительства», сказав всё остальное должен делать Рыжик.
Заместитель командира корпуса Горб Владимир Николаевич (фамилии бывают и хуже) стал полковником в тридцать два года. Он был летчиком-ассом, который в своё время выполнял на истребителе лётные задания на предельно-малых высотах – ниже 50 метров. Достигнув тридцати восьми лет отроду, он перестал летать.
Должность у него была генеральская. Владимир Николаевич был прост в обращении, без малейшего намёка на самовыпячивание. В нём не сквозило ни малейшей тени превосходства несмотря на заслуги: летчик-снайпер, два ордена….
С ним было легко решать задачи, стоящие перед нами на полигоне. С самого начала нашего взаимодействия он сказал:
– «Анатолий Игоревич! Я мало смыслю в зенитно-ракетных войсках и мешать не собираюсь. Вы руководите всеми делами, а если надо будет где-то вмешаться мне – говорите».
Так мы и работали.
Часть 2
Нет сильнее терзающей горести,
Жарче муки и боли острей,
Чем огонь угрызения совести;
И ничто не проходит быстрей.
«Туристы»
В конце стрельб, когда бригада выполнила задачу, и оставалось время до проведения полигоном разбора учений, Владимир Николаевич сказал мне:
– «В Алма-Ате живет мой самый первый авиационный, войсковой преподаватель: летчик-инструктор который учил меня летать на МИГах.
Великолепный человек,