говорил глупости, знал, что говорит их, и от этого чувствовал себя прекрасно – совершенно свободным, и очень молодым, и очень беззаботным.
…Все самое лучшее – здесь и сейчас, со мной. И оно уже никуда не денется, потому что я не отпущу это самое лучшее. Прошлая жизнь развалилась, обломки долго падали мне на голову и почти задавили, и я еще бултыхался под ними, не зная, как вылезти, но, кажется, вылез! И сейчас даже странно, что куча какого-то ненастоящего, пластмассового хлама представлялась мне такой страшной, что я задыхался и не понимал, как выбраться. Она совсем не страшная, и стоит только поддать как следует ногой, разлетится в разные стороны, и непонятно, непонятно, отчего я там задыхался!
– Вечером мы пойдем к Любе, – распорядился Плетнев. – Если только она не решит последовать за Федором на нары. И еще нам надо как-то покормить его собак. А сейчас уходи и не мешай мне думать!..
Рыжий дождевик с гномичьим капюшоном задевал ветки, и они осыпали Алексея Александровича каплями холодной воды. Он старался уворачиваться, но ничего не получалось.
Нужно будет купить дождевик и резиновые сапоги. Куда без них в деревне!..
Элли поднялась на крыльцо, постучала и послушала. Никто не ответил, она приоткрыла дверь и просунулась внутрь.
– Можно? Люба, ты дома?
В тесных сенях пахло почему-то баней и были навалены и наставлены какие-то вещи. Пучки травы висели на стене, про них Элли сказала, что это полынь, от мух. Плетнев удивился, решил понюхать и своротил какое-то ведро, оно сильно загремело.
– Кто здесь? – послышался встревоженный голос, и распахнулась внутренняя дверь, обитая потрескавшимся дерматином. Из-под черной ткани кое-где торчала желтая вата.
Дверь сильно стукнула Плетнева по спине, он створку придержал и выглянул из-за нее.
– Добрый вечер, Люба.
Она помолчала, произнесла сдержанно:
– Здравствуйте, – и осталась в дверях.
– Мы пришли поговорить. – Элли стянула дождевик и стряхнула с него воду.
– О чем нам говорить? Я ничего не знаю, не видела и не слышала.
– Вот об этом мы и поговорим, – из-за двери сказал Плетнев.
– Неля, ты извини, но я только вошла, у меня дела не сделаны.
Кто такая Неля? – удивился Плетнев. Ах, да! Почему-то они так называют Элли.
Он выбрался из-за дерматина, все-таки понюхал полынь и заявил Любе, что у него разговоров всего на несколько минут, проще переговорить, чем препираться.
– Ну, проходите, – хмуро предложила Люба и пропустила их в тесную, но очень чистую комнату.
Стол был придвинут к окну и весь завален какими-то бумагами и обрывками ткани, а у соседнего окна, также вплотную, стояла разложенная швейная машинка с литым чугунным колесом ножного привода. За распахнутой дверью в маленькую комнату у стен стояли две кровати, разделенные небольшой тумбочкой, над которой висело зеркало. Тумбочка была заставлена баночками и тюбиками, наверное, Люба там прихорашивалась. За занавеской пряталось еще какое-то помещеньице, по всей видимости,