. На каждом листе были рисунки, сделанные довольно хорошо, человеком явно талантливым. C пожелтевшей бумаги угрюмо смотрели уголовники, с которыми его подопечный сидел. Их лица, исхлестанные годами лагерного быта, как будто освещались внутренним светом, исходящим из души. У одних это был недобрый огонь злобы и предательства, у других – силы и достоинства. Оперативник хорошо знал их всех, и был немало удивлен, насколько верно была подмечена сущность каждого.
– Кто рисунки-то рисовал? – спросил оперативник.
– Я. Кто же еще?
Оперативник невольно кинул взгляд на его грубые, прокопченные загаром руки.
– Учился где рисовать, что-ль?
– Учился. В твоей школе. Все кумовья помогали советом.
– Да ты не ершись. Я тебя ведь сейчас отпущу на свободу.
– Где я мог учиться? Здесь впервой и попробовал, что-б время убить.
– Эх, Николай, Николай – вздохнул оперативник. Он вырвал из тетрадки два рисунка: лицо человека, совсем не похожего на уголовника, и две руки в крепком пожатьи, как это делают люди встречаясь или прощаясь.
– Эти рисунки я изымаю – сказал оперативник.
– Для музеев, что-ль? – весело спросил Николай. – Могу по заказу сделать.
– Вместо того, чтобы денег заработать на освобождение, ты рисунками занимался, да дружбу водил вон с такими. – Оперативник кивнул в сторону изъятого портрета. Потом оглядел барахло, разложенное на столе.
– Тебе твой друг не передавал ли чего? – спросил оперативник, внимательно наблюдая за выражением лица заключенного. Потом помедлил секунду и махнул рукой. – Все равно не скажешь – пробурчал он, будто отвечая самому себе. – Держись подальше от таких. – Оперативник давал советы равнодушно, без энтузиазма. – Попадешь в беду такую, что не выбраться. Бесполезно, однако, толковать тебе. Забирай свое тряпье и уматывай. Свободен.
Свободен! Одно слово, как пароль, на границе двух миров! А граница то, всего метров десять – пятнадцать запрещенной полосы, на которую не должна ступать нога человеческая.
Николай вышел за ворота лагеря и на мгновение застыл, пораженный майской красотой мира Божьего. Лязгнули замки за спиной, как бы давая знак уходить. И Николай двинулся в путь.
Пройдя около километра, он остановился и оглянулся, прислушиваясь. Зловещий забор с шестью рядами колючей проволоки и путанки скрылся из глаз. Ни впереди, ни сзади, не было ни души, как будто все живое попряталось от него. Он стал внимательно приглядываться к плотной стене леса по правой стороне дороги. Пройдя еще минут десять он заметил на засохшем дереве едва заметную голубую веревку, а под ней начало такой-же неприметной тропы. Оттуда, из чащи, раздался тихий, едва уловимый свист. Николай свернул на тропу и стал продираться в зеленую гущу, раздвигая спутанные ветки и сбрасывая с себя паутину, пауков и мертвых жуков. Свист повторился над самым его ухом. С дерева спрыгнул человек, стриженный и в зэковской робе с биркой на груди, похожий на персонажи из сказок, которыми мамы пугают детей словами: «прийдет бабай, утащит тебя в лес и съест». Он улыбался металлическими, сделанными лагерным умельцем зубами. Передние два зуба были выбиты, и на их месте зияла дыра. Толстый шрам пересекал лоб странным узором: от самого верха левого виска через лоб вниз до правого виска, а там резкой петлей огибал бровь и заканчивался возле уха. Это был именно тот, кого Николай искал, приятель давних лет, с которым они жили в одном поселке до посадки. Леха тянул срок за попытку убийства: нанес три ножевые раны в драке да, по его словам, неудачно: потерпевший, паскуда, выжил и Леха отделался шестью годами лагерей и горечью неудачи.
– Привет, Леха.
– Привет, Никола. Ты че запоздал? Того гляди, меня хватятся. Загонят опять в лагерь с безконвойки.
Леха имел право работать днем вне лагеря, без конвоя, а вечером должен был возвращаться к себе в барак. Такую привилегию этот несостоявшийся убийца получил за хорошее поведение.
– Кум приговорил, – объяснил Николай. – Все хотел найти, не передал ли мне Ефим чего. Ну, давай передачку-то, пора в расход.
Леха достал из кармана и протянул ему запечатанное письмо и очки без одного стекла.
– В следующий раз, если что надо передать, положи вон в то сухое дерево, там дыра есть большая, виш, вон там. А я, если чего надо, тебе там оставлять буду. А Люську увидишь, передай ей, пусть деньги отдаст подобру, паскуда. Передай ей, что если она, курва, деньги истратила, ей не жить на свете. Я тут из-за нее и ее хмыря сижу, а она даже подогрев мне послать не хочет. Ну, ладно с этим. А на счет связи и всяких передач, ты знаешь, на меня можно положиться. – Это была правда. Леху можно было пытать, грозить смертью, он не выдаст, не продаст. Такие все были у Николая друзья. Таков он был и сам.
Ну, хорош, расход – подытожил Николай. – Скоро ты от меня услышишь.
Николай вышел из чащи на дорогу и спокойно зашагал по направлению к станции. Ходу было километра три по лесной дороге которая, казалось, была наспех проложена через зеленый рай. Запах весенней земли, залежалой и свежей хвои пьянил так, что кружилась голова.