«только, только»… Я полдня вскрываю этот сундук, ломаю голову, чуть не застрелился от отчаяния… а она «только»! Где они? – прокричал я, боясь услышать, что они остались в квартире, которой уже нет.
– Здесь, в серванте. В ручном сейфе. Этот ящик достался папе от его отца. В нём хранились наши семейные ценности, а может, деньги перевозили. Ключ, правда, потерялся. Крепкий такой ящик. Из железа кованого, в заклёпках. Антиквариат.
Она открыла сервант, где на нижней полке стоял металлический, крашенный в тёмный цвет ящик с ручкой на крышке. На стенке его было отверстие для ключа, которого уж нет. Размером ящик был примерно А4-формата (листа офисной бумаги).
– Ключ, жаль, потеряли. Красивый такой был. Да здесь ничего ценного и нет нынче. Разве что сам ящик на металлолом сдать. Да сколько за него дадут-то, на бутылку не хватит.
Я открыл сундучок. Внутри лежали старые фото, я не стал их пересматривать, вытаскивал и складывал на край стола. А вот и заветные плёночки, завёрнутые рулончиками в пожелтевшую от времени бумагу, три штуки. Вот они. Я осторожно развернул бумагу, взял двумя пальцами рулончик и стал осторожно раскручивать. Да, да, да. Документы! Немедленно распечатать и ещё оцифровать плёнку. Может быть, эти документы существуют в единственном экземпляре.
Мы решили, что вернёмся в город завтра. Подозрительно выглядело бы скорое возвращение, а в том, что за нами наблюдают, мы не сомневались.
Вечер, проведённый на осенней даче, прекрасен. Другие запахи, звуки, краски, чем там, в городе. Я сидел на террасе с «Анной Карениной». Деревня, Левин[12]. Я перечитывал Толстого многократно и всякий раз находил для себя много интересного. Иной раз видел, что писатель просто «выдаёт строчки», платили же за количество, или потакает сложившимся мнениям о деревне, народе. Тогда в тексте появлялись жаргонизмы из лексикона крестьян типа «зеленя» или описание сельскохозяйственных операций, вот тебе пресловутая «производственная тема»; всё это, наверное, вызывало у городского читателя уважение и чувство доверия к тексту. Или зарисовки леса, одинокого дерева, сколько восторгов они вызывали у городского читателя!
Толстой этот приём не раз использовал. Вот Левин едет на лошади иноходью, его переполняет восторг от вида пробуждающейся природы, и на ходу (!) он замечает, как на «его деревьях» (Левина) мох стал зелёным. Помню, я не поленился и проверил в справочниках значение скорости при движении иноходью, когда животное быстро попарно передвигает ноги, оно начиналось с 10 километров в час. «От 10»… но на такой скорости заметить мхи и тем более любоваться ими затруднительно. Но дух времени описан замечательно. Это интересно было тогда и увлекает сегодня. Размяк я.
– Ужинать! – позвала меня наша замечательная таинственная соседка, трудами которой я здесь и вся моя семья оказалась вовлечена в опасное приключение, исход которого может стать для нас весьма печальным.
– Иду уже! – откликнулся я, встал со старого плетёного кресла и, ещё раз взглянув на печальную, но восхитительную