от макушки до пяток. Мои пальцы вдруг наткнулись в снегу на что-то гладкое и округлое и машинально сжали его.
Из сугроба я выбралась, дрожа и всхлипывая. Теперь я по-настоящему почувствовала, что такое мороз. Ох, как же мне было холодно! Воздух словно обжигал.
Босая, в одной рубашке, я бежала из последних сил, затем шла, затем ползла. И сейчас при одном воспоминании о той ночи меня начинает бить дрожь. Даже мозг в моих костях, казалось, превратился в лед и морозил меня изнутри. Вскоре я не могла даже ползти, потому что руки и ноги отказывались мне повиноваться.
В какой-то момент я вдруг отчетливо поняла, что умру. Умру непременно. И от этой мысли мне вдруг стало легче. Я почувствовала, что холод не такой уж лютый, вот только в сон клонит…
«Да, именно так знаменитый путешественник Норберт Гиндтский описывал, как едва не замерз насмерть в горах Каммероля», – пришла мне в голову ясная и четкая мысль перед тем, как сознание мое погасло.
Если бы бабушка узнала об этом, то была бы довольна. Я подошла к порогу смерти достаточно начитанной.
Следующее, что я помню, – грязная ругань у меня над головой. Ох, как костерил кто-то кого-то по матушке! Изобретательная брань лилась непрекращающимся потоком, свидетельствуя о незаурядном чувстве слова у произносившего ее человека. Лишь некоторое время спустя я сумела разобрать хоть что-то из этих сплошных проклятий.
– Ты, такой-сякой, какого такого-сякого, неси сюда этот такой-сякой самогон! Надо немедленно растереть ее!
Сквозь звон в ушах я слышала топот, грохот падающих бутылок, чьи-то испуганные восклицания… Потом меня терли, было очень больно, я пыталась протестовать, но мне влили в рот самогон, который подействовал на меня, как хороший подзатыльник, так что я притихла.
А как мне было плохо, когда я наконец-то пришла в себя! Все предыдущее показалось мне сущим пустяком в сравнении с той болью, которую я почувствовала, когда начали отходить окоченевшие руки и ноги. Все вокруг плыло и качалось, кто-то что-то у меня спрашивал, но я не понимала, чего от меня хотят, и только мотала головой.
Постепенно я осознала, что сижу за столом в какой-то харчевне, закутанная в плащ по самые глаза, и спрашивают у меня всего лишь мое имя.
– Каррен Брогардиус, – прохрипела я.
И снова наступила темнота.
– Вот какого дьявола вы бродили по городу в исподнем? – сердито спрашивал у меня магистр Каспар, размашисто шагая чуть впереди меня.
Я покорно брела за ним по бесконечному коридору, чувствуя, как на меня накатывают одна за другой волны дурноты. Платье, которое мне отдала дочь трактирщика, было велико, и я уже несколько раз наступила на подол. Магистр же не обращал ни малейшего внимания на мои спотыкания и не сбавлял скорости.
– Есть ли у вас хоть какой-то ум? Ночью, зимой шляться по трущобам Изгарда! Приличный человек туда ногой не ступит. Там обретается одно отребье, воры и грабители. Сроду ничего глупее не слыхивал!
– Я заблудилась, – под нос себе пробурчала я.
– Да