девчонок – сплошных хохотушек,
Под баян пели их с матерком.
Но немного я здесь отклонился,
Хронологию буду блюсти.
Я на детстве остановился,
Чтоб в порядок года привести.
Школа наша была недалече,
Назвалась начальной она,
Не хватало детей в классах вечно,
Потому что сказалась война.
Мы сидели тогда все вместе
С 1-го по 4-й класс,
И скажу я, друзья, вам по чести -
Азы знаний вбивались в нас.
В школе был Пётр Акимыч – учитель,
Тот, что знания линейкой вбивал,
Но не всем он казался «мучитель»,
Так как многое каждому дал….
С детских лет мама подметила у меня тягу к музыке. В то время в деревне проживало два гармониста и в дни престольных и революционных праздников они часто играли на улице, около своих домов. Я смотрел на их пальцы, которые бегали по кнопочкам, как заворожённый. Когда гармонист отвлекался на очередной тост за столом, то доверял мне на время подержать свою гармонь и тогда я был на 7-м небе от счастья, что держу волшебный инструмент в руках. Каждый год, начиная с 5-ти лет, моя бабушка Оля ходила со мной за 3 километра в церковь, где меня батюшка причащал. Однажды, когда он уже дал мне ложку причастия, я схватил его за руку и повторно потянул к своему рту. Батюшка, зачерпнув ложкой причастие, дал мне вторую ложечку, сказав при этом скороговоркой бабушке, что сей отрок, когда вырастет, то будет пьяницей. Баба Оля это запомнила и когда мама упросила отца купить мне гармонь, бабушка воспротивилась, заметив, что все деревенские гармонисты пьяницы. Но отец никого не послушал и купил мне в Рязани тульскую гармонь с хроматическим строем, которую я осваивал целыми днями, подбирая на слух песни из тогдашнего послевоенного репертуара. Где-то, начиная уже с третьего класса, меня стали приглашать на проводы ребят в армию, на престольные праздники, на свадьбы и другие деревенские пирушки. Я был выгоден приглашающим, поскольку не употреблял спиртное. В деревне в те поры не знавали вина, там было только белое и красное. Белое – самогонка простая, а красное – тот же самогон подкрашенный свёклой. За мной обычно приходили деревенские женщины и отпрашивали меня у родителей под честное слово на праздник поиграть для их гостей. Отец строго предупреждал меня, что если, не дай Бог, от меня будет пахнуть спиртным по возвращении, он тут же гармонь разрубит топором на колоде, где колет дрова. Когда я появлялся с гармонью в гостях, то мне сразу предлагали налить красненького или беленького. Я предпочитал немного красного, поскольку она была слабее градусом, делал один глоток для порядка, как самостоятельный мужчина, затем плотно закусывал и играл всё ночь до утра, меняя плясовые наигрыши и репертуар известных песен. Пляски были обязательно с матерными частушками, других в деревне просто не пели, да и в разговорной речи присутствовал мат для связки слов. Выражались все: и мужики и бабы, а дети только между собой. Утром меня до дому провожали бабы, и целым, и невредимым сдавали на руки родителям. Я ни разу не вышел из доверия, так как пил всего один глоток красного и к утру алкоголь просто выветривался. В 7 классе отец купил мне тульский баян, который я храню и сейчас как своеобразную реликвию, баян и сейчас играет, потому что при Сталине делали всё качественно.