и вся изрезана глубокими бороздами, точно кто-то исполосовал ее острым ножом. Между расщепленными, исцарапанными досками торчат жесткие серебряные волосы.
– Проспали, – с досадой сказал Боря Линев, – ночью медведь был. Караулить бы надо.
До обеда мы работали на пристани без всяких приключений. «Королевскую селедку» и шотландку[24] перетащили в «Торгсин», огурцы – в кладовку при кухне, а бочки с треской, с вяленой воблой и морским окунем снова сложили в штабеля, чтобы они зимовали здесь на пристани до весны.
Но пообедать спокойно нам в этот день не удалось. Только было мы расселись за столами, как в кают-компанию ворвался Боря Линев.
– Идут! – закричал он. – Медведи идут!
Опрокидывая табуретки и стулья, разливая кофе и чай, толкаясь, крича и давя друг друга, зимовщики ринулись на улицу.
Откуда-то издалека доносился яростный собачий лай.
Я осмотрелся по сторонам, ища медведей. Но медведей нигде не было. Только по проливу, увязая в снеговой кашице и прыгая с льдины на льдину, цепочкой бежали куда-то наши собаки. А совсем далеко, позади мыса Седова, на белесоватом льду желтели два маленьких пятнышка.
– Вон они, смотри, – сказал Боря Линев и передал мне сильный полевой бинокль, а сам вместе со Стремоуховым побежал опять в дом.
Я навожу бинокль. Верно, медведи. Большой старый медведь медленно и важно идет впереди, озираясь и посматривая в нашу сторону, а за ним тащится медвежонок. Вот медведь остановился и высоко задрал голову – наверное, нюхает воздух. Потом он повернулся к своему детенышу, что-то, наверное, сказал ему, и оба они дружно и быстро побежали вдоль берега, то исчезая за навороченными льдинами, то взбираясь на стоящие торчком огромные глыбы старого льда.
– Братцы! Ведь это же прямо свинство, – чуть не плача, проговорил Вася Гуткин. – Неужели упустим?
Но в это время на крыльце опять появились наши каюры, обвешанные винтовками и патронташами.
– Товарищи, и я с вами, подождите, я только за винтовкой сбегаю! – крикнул я и опрометью бросился в наш дом.
Я вихрем влетел в свою комнату, сорвал со стены винтовку и полушубок, сунул в карман обоймы патронов, одной рукой нахлобучил шапку, другой полез в шкафик, где всегда лежали мои рукавицы. Что такое? Рукавиц нет. Я завертелся, заметался, шаря по всем углам, заглядывая под стол, под кровать, под шкаф. Рукавиц нигде не было. Я плюнул со злости и так, без рукавиц, и выбежал из дома.
Пока я собирался, каюры уже ушли.
Остальные зимовщики тоже разошлись, и только около бани стоял Гриша Быстров и что-то высматривал на берегу.
– Где каюры? – закричал я.
– Погнали медведей куда-то за мыс. Дуй скорее – может, еще догонишь.
Спотыкаясь о голые, еще не засыпанные снегом камни, я быстро зашагал по берегу. Руки мерзнут, посинели. А тут еще ремня у винтовки нет, приходится держать ее голыми руками. Я зажал винтовку под мышкой