к складу. – Все папиросы покурил, пока дождался.
Лицо у Кости злое, небритое, макинтош[7] измят и перепачкан.
Он достает из кармана пачку желтых истрепанных накладных, перебирает их и наконец вытягивает из середки какой-то замусоленный листок.
– Восемь человек на склад, остальные за мной, на баржу, – отрывисто командует он.
Баржа пришвартована тут же у берега, в нескольких шагах от склада.
Груз, который нужно разобрать и упаковать, лежит в двух местах – в складе и в трюме баржи.
Весь этот груз мы должны сложить в одном месте – на палубе баржи, и уже с палубы грузчики и матросы перегрузят его в просторные трюмы ледокола.
– А что будем сегодня делать? – спрашиваю я.
– На барже грузить муку и консервы, в складе паковать одежду. Побыстрее, товарищи, побыстрее! Ну, кто пойдет на баржу?
На баржу никому не хочется. Работа на барже тяжелая – груз надо паковать в глубоком темном трюме и на собственной спине поднимать на палубу.
– Ну, никто не пойдет? Тогда буду назначать, – говорит Костя и, тыча толстым коротким пальцем, вызывает: – Безбородов, Быстров, Гуткин…
Вызвав нас троих, Костя останавливается и пристально осматривает остальных, раздумывая, кого бы ему еще выбрать.
– Я уже был, – испуганно говорит наш аэролог[8] Каплин.
– Вот и хорошо, – отвечает Костя, – значит, знаешь уже, как на барже работать. Ну, теперь еще двоих нужно…
– Я пойду, – раздается вдруг угрюмый глухой голос. Это наш сибиряк – актинометрист[9] Лызлов. Он всегда держится немного в стороне от нас, мало разговаривает, ни с кем никогда не спорит.
Последней жертвой Костя выбирает магнитолога[10] Стучинского. В руках у него фетровая шляпа, он как-то особенно аккуратно одет, гладко причесан.
Отобрав шесть человек, Костя отправляет остальных зимовщиков в склад, а нас ведет на баржу.
Вся палуба баржи завалена ящиками. Костя проворно бегает по узким коридорчикам между высокими штабелями ящиков и откуда-то, из каких-то закоулочков выталкивает, выпихивает, выгоняет ленивых толстомордых баржевых. Им на барже житье. Все лето отсюда, из Архангельска, уходят на север зимовки и экспедиции. Баржевые кормятся около зимовщиков, обленились, разжирели.
– Пошевеливайся! Потом выспитесь! – покрикивает на них Костя.
Из дощатой будки, похожей на большую собачью конуру, появляется, гремя ключами и шаркая бахилами, старший баржевой Макуха. Лицо у него белое, опухшее, точно из жеваной резинки.
– С чего начинать-то? – недовольно спрашивает он и зевает, подскуливая, как собака.
– Муку, муку. Вот накладная. Шесть с половиной тысяч кило ржаной. Потом белую.
– Шесть с половиной? – задумчиво переспрашивает Макуха. – Скажи пожалуйста!
Он осматривает нас и кричит куда-то в сторону:
– Мироныч! Мироныч,