align="center">
4
Прозвенел звонок и Валерий вышел на улицу, стараясь не спешить. Путь к свободе проходил мимо директорского кабинета.
Директорский голос что-то диктовал неровному стучанию печатной машинки. Машинка звучала почтительно.
Валерий выждал длинную фразу и проскочил.
Все, на сегодня закончилось.
Кто-то в спину обозвал его «Лериком», но он не обернулся.
Еще десять шагов до ограды; все, отрезало.
Людочка назначила свидание в парке, у старых качелей, которые школьники, во главе с Валерием, вешали каждую весну и каждую осень снимали. Еще неделя-две и липы зацветут. Запах липы звучит как музыка, особенно в такт шагам. Если бы это записать. Если бы это записать, а потом сыграть…
Когда-нибудь, когда будет время, если не иссякнут силы, если не умрет дух в ничтожной борьбе с ничтожествами, если выдержит, не лопнет, моя струна… Если…
А Людочка не пришла. Скамья влажна и пуста. На влажных скамейках нельзя сидеть… Но вон там же сидят. Почему мне всегда нельзя, а другим можно? Почему другие воруют вагоны, убивают двоюродных дядюшек ради двухкомнатной, а ради трехкомнатной – родных, делают деньги не знаю откуда, из воздуха, и женщины стелятся за ними? Почему мне всегда нельзя? Отдайте мне моего дядюшку!
По парку шлялись старшеклассницы, из чужих, в основном белые, розовые и клетчатые, в синюю клетку, пробредали редкие загорелые пьяницы с лицами цвета земляники, сверкало солнце, распластанное в подсыхающих лужах, метко охотилась ласточка, над самой землей, показывая чистую белую спинку. Жирные червяки переползали асфальт, из лужи в лужу, и Валерий специально наступал на них, чтобы не страдать одному в этом нелепом мире.
Он зашел в безымянную закусочную и купил два пирожка с повидлом. Незнакомое лицо пропустило его без очереди – лицо было благодарным родителем неизвестного ученика. Он запил пирожки кофе и, сидя за мокрым, плохопротертым столом, вспоминал косточку на ее бедре (где он держал руку целый час, в прошлое свидание) ее серый взгляд, всегда направленный чуть в сторону (я стесняюсь смотреть в глаза), запах ее волос и музыку ее смущенного, спрятанного смеха, вдвигаемого в себя как телескоп.
На сытый желудок время побежало быстрее; первые полчаса еще медлили, откалываясь некрупными ломтями по пять минут
(Валерий смотрел на часы), следующий час растворился в жарком воздухе, надвинулись тучки и, пригрозив, ушли. Валерий направился к свежепостроенному кварталу Новобродной.
В доме номер двенадцать, квартире сорок один обитала туповатая вреднюшка девяти лет, которой Валерий давал частные уроки фортепиано. Ребенка звали Наташкой, она была груба, толста и нечистоплотна (вся в папу с мамой), но не без способностей. Наташка всегда ленилась и затягивала урок, болтая на посторонние темы, неиссякаемо находя все новые; на замечания Валерия о том, что пора бы поработать, она и ухом не вела. Минут через двадцать после начала урока заходила мама – увеличенная и расширенная копия дочери – и удивлялась, что не слышит звуков инструмента. Это был самый драматический