Илиада. Анна Грэйс

нем до самого дна, без остатка, что не один такой, что другим подобное тоже знакомо.

      Думаю, так.

      Иначе зачем спрашивать. Если любишь, то знаешь, сердцем, душой, химией мозга, чем там ещё испытывают и проверяют любовь. Я не знаю. Я даже не думал о том, что любил, люблю. Просто смотрел на неё и понимал, другая мне не нужна. Нет не так, я просто хотел, чтобы она была счастлива. И все. О том, что я могу быть счастлив, или счастлив с ней, я не думал.

      Я любовался её лицом, каждой черточкой, считал реснички, трещинки на губах (она вечно их нещадно кусала, будто в самом деле хотела сжевать), цветом глаз, оттенки её настроения менялись от серо-голубого до изумрудно-зеленого; я, честно до сих пор не понимаю какого цвета её глаза, но помню все. И её улыбку. Она сначала растеклась солнечной зеленью в её глазах, затем вспыхивала жемчугом на губах и перламутровым сиянием освещала её лицо.

      Конечно, тогда я не знал всех этих слов. Кем я был? Сыном алкоголика. Мать умерла, когда мне было пять. Говорят, упала с лестницы, разбилась. Возможно, так. Если нет, что это изменит? Я рос диким зверенышем, привыкшим получать своё кулаками. Мои руки, сильные, грубые, были моей единственной силой до встречи с ней.

      Она часто рассматривала мои руки. Сравнивала мою огромную, красную в синяках и ссадинах ладонь со своей, нежной, крохотной. Смеялась колокольчиком: «я так люблю твои руки», иногда прижимала к груди и вздыхала печально, будто ей привиделось что-то далекое и прекрасное, что она не в силах получить. На самом деле, не правда, не любила. Думаю, то, что она испытывала было благодарностью. Возможно ответственностью. Не знаю.

      Я спас её, когда темной ночью на неё напали местные наркоманы или кем там они были. Они изрезали цветное платье осколками от пивных бутылок, поранив до крови белые ноги, тонкие руки, смеялись, глумливо корча мерзкие рожи. Избил до полусмерти, думали не выживут. Её родители наняли для меня хорошего адвоката.

      «У тебя сильные руки, парень. Их бы силу, да в благих целях». Сказал однажды её отец, похлопав меня по плечу. Он всегда носил костюм и очки в серебряной оправе. Её – мать платья, каблуки и бусы на лебединой шее. Она была её юной копией, только без бус, «душат», говорила она. А сама и шагу без позволения родителей не ступала (как оказалось одна в темном дворе?), оглядывалась на них, будто искала поддержки, помощи, или не знала, как себя вести. Если родителей не было рядом, то пряталась за книжкой. Может, там были какие ответы? Я ведь даже читать не умел.

      Она научила. Мне тогда было без толку. Я делал это только потому, что она говорила: без этого не выживу в современном мире. Много помогли книжки, когда те ублюдки чуть её не убили? Но я молчал. Лишь бы быть рядом с ней, смотреть, дышать ею. С ней было тепло. Я когда видел её, во мне будто загорался свет, сравнимый яркостью с тысячью солнц. Он освещал мою душу, мой путь, даже, когда её не было рядом.