Ой, какая красотулечка, загар шикарный, неужели это ещё после Ибицы? Посиди со мной. Могу представить, что вы пережили в гольф-клубе. Вот ужас-то.
– Ох, не говорите, – сказала Саманта.
И впервые получила возможность хоть кому-то рассказать, как умирал Барри; всё это время Майлз стоял у неё над душой, готовый в любой момент перехватить инициативу. Говард разливал в большие бокалы «пино гриджо», не упуская ни слова из её рассказа. Мало-помалу, подогреваемая снаружи интересом Говарда и Морин, а изнутри – успокоительным теплом винного букета, Саманта стряхнула напряжение, не отпускавшее её двое суток, и расцвела от хрупкого ощущения благополучия.
В тёплой гостиной царил безупречный порядок. На стеллажах по обеим сторонам газового камина красовались фарфоровые безделушки, почти сплошь – сувениры в честь знаменательных дат королевской семьи, в частности юбилеев Елизаветы II. В углу стоял небольшой книжный шкаф, где биографии венценосных особ соседствовали с глянцевыми кулинарными изданиями, которые уже не помещались в кухне. Как на полках, так и на стенах было множество фотографий: из сдвоенной рамочки улыбались Майлз и его младшая сестра Патриция в одинаковых школьных джемперах; Лекси и Либби, дочери Майлза и Саманты, изображались во множестве видов, от младенчества до юности. В этой семейной галерее Саманта фигурировала только один раз, но зато на самом видном месте: на их с Майлзом большом свадебном фото шестнадцатилетней давности. Майлз, молодой и красивый, в упор смотрел на фотографа, щуря пронзительно-голубые глаза; у Саманты глаза были полузакрыты – она неудачно моргнула, да ещё и повернула голову; при таком ракурсе улыбка её напоминала о себе только двойным подбородком. Белое атласное платье натянулось на груди, разбухшей на ранних сроках беременности, отчего фигура казалась необъятной.
Тощая, похожая на клешню рука Морин играла с цепочкой, всегда болтавшейся у неё на шее; кулонами служили обручальное кольцо покойного мужа и распятие. Когда Саманта добралась до того, как докторша объявила Мэри, что медицина бессильна, Морин положила свободную руку ей на колено и стиснула пальцы.
– Кушать подано! – прокричала Ширли.
Хотя Саманта шла сюда через силу, ей сейчас было легче, чем за прошедшие два дня. Морин и Говард обращались с ней как с героиней и одновременно пострадавшей; оба нежно похлопали её по спине, пропуская в столовую.
Ширли приглушила свет и зажгла длинные розовые свечи, в тон обоям и парадным салфеткам. От глубоких тарелок в полумраке поднимался пар, отчего даже широкое румяное лицо Говарда приобрело потусторонний вид. Осушив свой бокал почти до дна, Саманта подумала, что Говард мог бы объявить спиритический сеанс, дабы услышать версию самого Барри о событиях в гольф-клубе.
– Ну что ж, – глубоким голосом сказал Говард, – думаю, мы должны почтить память Барри Фейрбразера.
Саманта торопливо поднесла свой бокал к губам, чтобы Ширли, чего доброго, не заметила, что его содержимое почти полностью оприходовано.
– По