путешественников.
Из этих наблюдений Зигмунд сделал вывод, что калмыки народ дикий и неинтеллигентный. И, если им даже Тамерлан не смог мозги вправить, то из этой тупиковой национальной проблемы остается, лишь один выход – научить их играть в шахматы или попытаться создать в степях второй Объединенный буддистский эмират – богатый и беспечный. Что, по слухам, их предводитель Илюмжин и пытался сделать, объявив калмыкские степи шахматным пупом земного шара.
Однако, несмотря на шахматное вправление мозгов, отголоски традиционного жизнеукладства все же еще проявлялись. Оттого и рэкетиров в калмыцких степях было много. По нашим меркам, примерно, как говна за деревенской баней. Что касается Объединенного буддистского эмирата, то с ним, судя по агрессивности степняков, пришлось повременить, пока сия агрессия сама не затухнет в бескрайних степях и башках калмыков. В разгильдяйстве и обормотости рэкетирствующих степняков пришлось убедиться всему каравану, причем буквально ближайшей ночью.
Как эти друзья степей переправились ночью через волжские плавни, до сих пор остается большой исторической загадкой. Ночью разбойники напали на торговую эскадру, да так начали куражиться над сонными путешественниками и купцами, что каждый из них сотню раз успел пожалеть, что не вступил в ганзейский союз и соответственно не может рассчитывать на мощную защиту своих торговых караванов, коей во всем средневековом мире славилась Ганза. Хотя какой ганзейский союз может спасти от разбоя на бескрайних просторах России? Да, никакой. Видали мы в российских степях ту Ганзу…
Афоня с Зигмундом и жеребцом, которого, по старинной русской традиции, сначала окрестили коньком, потом – горбуньком, а в оконцове Квазимодою, бежали с места разбоя в степь. Оно и правильно, что с этих степных разгильдяев взять, им никакой закон не писан, могут запросто зашибить, а потом живи калекой весь век, кому ты на фиг будешь нужен.
Дон Корлеон
После того, как беглецы отдышались, стали думать, как дальше совершать свой анабазис в сторону дербентских винных погребов. Афоня сдури, было пытался вернуться и за хулиганство и разбой накостылять калмыкам, но мудрый Зигмунд, не пустил гоношню, придавив его к земле своим телом. Так, в конце концов, и уснули.
Поутру афонин отряд вновь выбрался к реке. Не найдя ничего от разоренного каравана, путешественники пеше, по тихой грусти, пустился вдоль волжского уреза на юг. Не успели они пройти и версты, как вдруг, тишину астраханского утра резанула ментовская интонация: «Стоять, ля-нах!».
Путники покрутили головами и… никого не заметили. Еще ведь подумали, откуда в разбойных местах может взяться блюститель порядка, как-то не по-русски это.
– Чорти носят в эту пору по моим пределам шастать! А ну, стоять, кому грю! – не унимался невидимый командир.
– Я щас кому-то в лоб остановлюсь,– интеллигентно возразил Афоня.
– Вот я свистану во всю пятерню, вы у меня махом в землю так впечатаетесь, что легче будет закрасить, чем выковырять! –