стойкий город на Неве
Качнулся красной колыбелью.
Тогда невиданной зарей
Над золотыми куполами, —
Москва, в тяжелый полдень твой
Вошло ликующее пламя.
И над тревогою Кремля,
Над мертвым сном Замоскворечья,
В просторы, в просеки, в поля
Мелькнул и канул вольный кречет.
Нам мнилось, пули счет сведут —
И пулями была расплата.
Горсть неприкрашенных минут
Рвалась столетьем циферблата…
Не голосом печальных книг
Расторгнутые трогать цепи:
Мы соты – солнечные дни —
На творческом досуге лепим.
Но поступь – тверже, глаз – острей.
И, за вожатыми словами.
Ступени медных Октябрей
Хранит размашистая память.
И город, пестовавший весть,
Еще хранит следы глухие,
Как билась судорожно здесь
В капкане времени Россия.
1925
Набат
Не раскольница в огненном стонет плену —
Красный ветер качает большую страну;
Красный ветер метет озаренную пыль, —
В самых дальних степях полыхает ковыль.
Нам дремучей любви не дано превозмочь.
Любо кинуться вместе в мохнатую ночь —
И летим, наклоняясь в скрипящем седле,
По изодранной, пламенной, гулкой земле.
Я не знаю, зачем, и не знаю, куда, —
Только слово «товарищ» мне хлеб и вода,
Только зарево пляшущим дразнит кольцом,
Только дым пеленает и нежит лицо.
Много верных встает в опаленной траве,
Но не каждый знамена крепил на Москве,
И не каждому выпал обугленный клад —
Слышать ленинский клич сквозь московский набат.
1925
Дата
Еще мы помним четкий взмах руки.
Вожатый голос с пламенной трибуны….
Вот почему заводские гудки —
В мохнатой мгле натянутые струны.
Еще горят заветные слова.
Как и при жизни лучшие горели.
Но леденеет медленно Нева
В своей большой гранитной колыбели:
Но мерной дробью не стучит станок.
И темногрудые котлы не дышат:
Так самый первый, самый горький срок.
На пленном Западе острее слышен.
И дата смерти, как тугая нить,
Связует страны с неостывшим делом:
Нам бьют в глаза московские огни,
Нам красный флаг захлестывает тело.
1925
Рабфаковцам
1
Оттого ты упорно заносишь науку в тетрадь.
Оттого ты сумел перелистывать плотные книги.
Что когда-то ходил города, словно ягоды, брать,
Что когда-то усталость в подхваченном плавилась крике.
Ты качался в седле, измеряя винтовкой страну,
Знаешь запах земли и смертельную речь пулемета,
А из жизни запомнил веселую