ВПП, рассекая дельфиньим рылом неприветливое, исходящее в свете фар изморосью пространство. В глубине фюзеляжа, где-то под ногами, заскребли сервоприводы. Крылья ощетинилась подкрылками. Резко заложив поворот, машина вырулила на ось полосы и, не останавливаясь, сходу рванула на взлет.
Звенящим закаленной сталью контральто в хвосте запели турбины двух близнецов, моторов «Ханивэлл». Мягкая, но упрямая сила вжала в кресло. Воробьев выглянул в иллюминатор и стал следить за проносящимися во все возрастающем темпе белыми посадочными огнями. Белые огни сменились желтыми. До конца полосы оставалось 600 метров.
Скорость самолета превысила «скорость принятия решения». Это означало, что теперь взлет не мог быть безопасно прерван. В кокпите первый пилот взял штурвал на себя – машина присела на хвост, и переднее шасси мягко оторвалось от бетона, небрежно заляпанного абстрактными черными мазками.
На дне бака внутри левого крыла, покоряясь создаваемому топливным насосом неотступному течению, дрейфовала похожая своей формой и полупрозрачностью на медузу резиновая перчатка с оторванным пальцем. Вопреки обещаниям кладовщика топливного склада дяди Ефима она так нигде и не застряла. Напротив, успешно преодолела все фильтры на пути от рокового 655-го километра московского тракта, где шалопут Колян Антипов, породил всю эту историю, вплоть до идеально покрытого герметиком днища топливного бака белоснежного лайнера.
На беду, экипажу и пассажирам роковой обрывок, не представляющий в обычной жизни опасности даже для пятилетнего ребенка, волею случая оказался невдалеке от насоса. Ему вполне хватило двадцати секунд, чтобы преодолеть отделяющие его от заборной круговой сетки 17-ть сантиметров, обвиться вокруг в смертельном объятии и напрочь залепить ее, перекрыв доступ топлива в трубопровод.
Левый двигатель мгновенно потерял тягу.
Для автоматического включения клапана кольцевания, обеспечивающего в аварийных ситуациях перепуск горючего из правого кессона в левый двигатель, требовалось меньше одной секунды. Еще две нужно было правому внутрибаковому насосу, работающему теперь на два двигателя, для того чтобы создать достаточное давление топлива в трубопроводе левого и запитать его форсунки. Раскрутка потерявшей скорость турбины заняла бы еще три секунды.
Всего-то и нужны были шесть секунд. Каких-то шесть секунд, которых едва достаточно, чтобы успеть сделать два полных вдоха… Шесть чепуховых, ничтожных, мизерных мгновений!
Каким же неизмеримо драгоценным был этот краткий, как порыв ветра, но вмещающий в себя без остатка все волшебное мироздание, интервал в четвертом измерении для пассажиров злосчастного воздушного судна. В крейсерском режиме, высоко в небе, они, скорее всего, ничего бы не заметили. А на взлете, в конце разгона, прощаясь с твердой поверхностью, каждую секунду самолет преодолевал расстояние длиной в футбольное поле. За роковые секунды – почти полкилометра. Будь полоса длиннее, все бы обошлось – машина могла и должна была лететь на одном движке. Увы, остаток полосы