ветра вздохи,
Соловьев последних охи,
В лунных брызгах сад,
Лунных сов родные клики,
Земляники, земляники
Спелый аромат?
Земляники дай мне, мама.
Что в глаза не смотришь прямо?
Что твой взор суров?
Слезы капают в тарелки.
Полно плакать о безделке:
Я совсем здоров.
1911 <7 ноября. Москва>
«В ту ночь, когда в полях, кружась, стонала вьюга…»
В ту ночь, когда в полях, кружась, стонала вьюга
И мерзлые дубы глушил морозный треск,
На мглистой пелене схороненного луга
Я тихо замерзал, и мертвенного круга
Серебряный меня томил и мучил блеск.
Оледенела грудь, и в сердце кровь не била,
И слух туманился, и меркнули глаза.
Но в передсмертный час ты, вечное светило,
Мой ледяной покров, пылая, растопило,
И таял хрупкий снег, горячий, как слеза.
Зачем же, воскресив бесчувственное тело,
В ночной холодный мрак ты воротилось вспять?
Не довершить тебе того, что ты хотело.
Вновь снег застыл на мне. Вновь вьюга налетела,
И мертвый белый круг томит меня опять.
1910 <2 апреля. Одесса>
Весна
Зимой, в мороз сухой и жгучий,
Разрыв лопатами сугроб
И ельник разбросав колючий,
В могилу мой спустили гроб.
Попы меня благословили
Лежать в земле до судных труб.
Отец, невеста, мать крестили
Закрывшийся навеки труп.
Один в бессонном подземелье
Не оставлял меня мороз:
К моей глухой и тесной келье
Дыханье жизни он принес.
И в темноте земных затиший,
Струясь ко мне, как белый дым,
Испод моей тяжелой крыши
Заткал он серебром седым.
Ложился тихо светлый иней,
Как легкий пух полярных птиц,
На чернеть губ, на лоб мой синий,
На темную кайму ресниц.
Так я лежал, морозом скован,
Покорен и бездумно-строг.
Был тишиною очарован
Кладбищенский немой чертог.
Вдруг сразу сделалось теплее.
Мороз сбежал с подземных троп,
И с каждым днем всё тяжелее
И уже становился гроб.
Там бредом мартовским невнятно
Журчали где-то ручейки.
Мое лицо покрыли пятна
И белой плесени грибки.
Вздуваясь, я качался зыбко,
Ручей журчал вблизи, и вот
Непобедимая улыбка,
Оскалясь, разорвала рот.
Он близок, мой удел конечный.
С ним исчезая в диком сне,
Я шлю моей улыбкой вечной
Приветствие весне, весне!
1911. <4 ноября. Москва>
Последний час
С тех пор, как стало всё равно,
Тоска души моей не гложет.
Я знаю: это суждено
И будет и не быть не может.
И всё мне грезится тот час,
Когда перед погасшим оком,
В томленье