семь часов еще осталось. …В садике детям давали пластилин, чтобы они играли и не мешали взрослым. Была и воспитательница, белая женщина как облако, она обьясняла, что из пластилина можно слепить все что видишь. Ульшин видел многое, но ярче всего – цветные сны. В снах ему являлись странные существа: некоторые со многими ногами и головой, непохожей на человеческую; некоторые, умеющие летать; некоторые плавать; некоторые были расцвечены всеми возможными красками и множеством невозможных. Были и великаны со многими руками, они качались и не могли ходить, вросшие в землю. Маленький Ульшин пробовал слепить все это, но не мог. Однажды, когда он был уже старше, ему удалось скромно повторить яркое пушистое, быстрое существо из сна – он показал подобие воспитательнице.
– Такого не бывает, – сказала она тогда…
– Странно, – сказал Ульшин сам себе, – я почти не помню своих снов. Как же мне возвращаться?
Оглянувшись, он увидел, что Волосатик с Прокрустом исчезли и что сам он снова сидит в своей камере.
Он положил фонарик на тумбочку и подпер его тапочком – так, чтобы свет падал на лицо, – и приступил к работе. Оставалось еще несколько часов и множество желаний, одно из которых сокровенное – вылепить свой портрет и оставить портрет жить после собственной смерти.
Он быстро слепил болванку, очень похожую по форме на собственную голову и начал священнодействовать. Лицо в зеркале было некрасиво – одновременно свое и чужое: свое, потому что зеркало не может врать, и чужое, не имеющее тех черт, которые без сомнения были самыми важными в Ульшине. Люди, которые не нравятся себе в зеркале – это люди со слишком большим самомнением, – подумал Ульшин и сразу стер эту мысль, не разглядев до ее конца.
Промучившись около часа, он положил зеркальцо глазами вниз. Работа пошла быстрее, покатилась как с горки. В шесть включились лампочки, загорелись в полнакала. Пластилиновое лицо уже успело набрать схожесть – не с физическим Ульшиным, а с настоящим – и продолжало набирать.
За спиной возникли Волосатик с Прокрустом и стали неуважительно наблюдать, ожидая половины седьмого. Не дождавшись, Прокруст протянул руку и взял пластилиновую голову.
– Смотри, – сказал он, обращаясь к Волосатику, – похоже на человека. В детском саду я такие же лепил.
Он сжал толстые пальцы с выпирающими костяшками и черыми волосками на каждом суставчике. Мягкий пластилин протек сквозь пальцы, теряя совершенство формы и душу, которая уже готова была воплотиться, но не воплотилась.
– Ты поплачь, – сказал он Ульшину, – а то потом времени не будет.
Они взяли его под мышки и повели по коридору. В коридоре стояла Полина и вязала рукавичку.
– Я решил умереть достойно! – крикнул ей Ульшин, – я не позволю им наслаждаться моими муками!
Выкрикнув так, он заплакал.
– Я с тобой не разговариваю, – ответила Полина, – ты меня обижаешь.
У комнаты для дуэлей стояла жидкая очередь, покупавшая недорогие билеты. Два немых мальчика показывали друг другу