и вдали покажутся очертания Прибрежного, мимо промчится попутка, которая, конечно, остановится, когда Володя отчаянно начнет голосовать, – и скоренько добросит его до дедова дома. Бабушка подаст на стол пельмени с неркой и кисель из голубики – самые любимые Володины блюда…
А вдруг восточный склон окажется всего лишь еще одним склоном сопки – склоном, поросшим тайгой, склоном, на котором нет троп, а если даже и есть, они ведут куда угодно, только не в прежнюю жизнь?
Что, если к прежней жизни нет возврата?!
Эта мысль показалась до того ужасной, навеяла такую тоску, что Володя побыстрей отогнал ее, словно какой-нибудь зловещего вампира, который собирался испить его крови.
Кровь не кровь, но силы у него от тоски уходили, это точно!
Однако сейчас терять силы совсем даже не вовремя! Сейчас, кажется, вопрос стоит не выбраться отсюда или не выбраться, а жить или не жить!
Володя огляделся.
На утоптанной поляне торчала засохшая елка. Ветви на ней были все срублены, только четыре осталось. И на них, среди желтых полуосыпавшихся иголок, тоже висели кудрявые стружки. Вокруг елки воткнуто несколько прутьев со свернувшимися в трубочку сухими листьями: вот, кажется, клен, ольха… И еще чудо: стоит, накренившись, под елкой деревянный, грубо вырезанный идол.
Тут Володя чуть не ахнул от изумления: оказывается, напротив – как он только не приметил ее раньше! – точно так же, как и он, привязана к столбу старая Унгхыр. Теперь шаман – или как его там? – перед ней скакал.
И вдруг мертвецы, что толпились вокруг, одинаковыми движениями сорвали свои белые личины. У Володи тошнота подкатила к горлу – а вдруг там окажутся голые черепа? – но нет, это были обычные человеческие лица. Раньше они были скрыты берестяными масками, которые теперь полетели в стороны – так же, как и пихтовые ветви, которыми были люди укрыты!
Теперь это оказались мужчины, женщины, дети. Все в узорчатых халатах, у всех косы: у женщин – по две длинные, у мужчин – одна: пожестче, покороче. У женщин – налобники из затейливо скрученных железок, из маленьких звериных шкурок, ажурные подвески покачиваются. Все стоят как зачарованные, глаз с шамана не сводят, слушают его пение, одобрительно выкрикивают:
– Ух-та! Ну, давай!
А шаман после таких одобрений еще быстрее скачет, еще ловчее извивается, еще громче распевает:
Куа, куа, куа!
На той горе живущие большие волки, двое вместе,
ко мне явитесь!
В море живущий красный сивуч,
Ко мне на помощь явись!
В туче живущий ярый гром,
Греми оглушительнее, сильнее ударь!
Молния, сверкая ослепительно,
Вонзи свой огненный палец в головы оборотней!
Пепел их соберем, развеем по ветру,
Чтобы не проросло злое колдовство черным
папоротником,
Чтобы отступились чогграмы,
чтобы вновь расцвела в тайге голубая лилия,
Насыщающая