него бассейна или стены теплиц, в которых выращивают ранний редис и огурцы с пупырышками. Хорошо пропеченное солнце каталось туда-сюда, как по узкоколейке и таранило жидкие облака.
Под университетом было шумно. Абитуриенты, переминаясь с ноги на ногу и вытирая вспотевшие напряженные лбы, ждали начала вступительных экзаменов. Оглядывались по сторонам, знакомились и даже пробовали флиртовать. Пытались успокоить свои натянутые, как бельевые веревки, нервы. Одни продолжали пялиться в учебники, больше не различая ни правил, ни запятых, другие прятали шпаргалки, третьи с интересом рассматривали корпус с широкой, покатой крышей. Чуть дальше, в тени молодого липового сквера, стояли родители – мамы с высокими начесами и отцы в непривычных костюмных пиджаках. Они постоянно проверяли молнии на брюках и вздыхали. Зверски хотелось курить, а еще – кофе.
– Тебя как зовут?
– Мира.
– А тебя?
– Люся. Ты знаешь, я ужасно боюсь экзаменов. Особенно украинского языка. Делаю ошибки в каждом слове.
– Не бойся. Прорвемся.
– Нет, ты не понимаешь. Я двоечница. Еле закончила школу. Просто отцу по секрету сказали, что на этом факультете недобор, и поступят все. А теперь боюсь, что все пройдут, а я завалюсь. И потом я совсем не умею рисовать. Максимум, на что способна – это копировать ландыши и лебедей с открыток. В прошлом году нарисовала вокруг электросчетчика букет пионов, а еще расписала свой подъезд мультяшными персонажами. Так красиво получилось: Кот Леопольд, Винни Пух и пчела Майя. Но я даже не представляю, как это делается на мольберте. Я только на парте и гуашью. А тут, оказывается, все, кроме меня, занимались на подготовительных курсах.
Мира уставилась на Люську и покачала головой, словно столетняя бабка. Потрогала переносицу, поправив несуществующие очки и подтянула повыше свой конский хвост. Волосы у нее были невзрачными, серыми, тонкими. Создавалось впечатление, что к макушке прицепили распушенный моток швейных ниток. И сама она напоминала привидение – бледная, с неухоженными, практически сросшимися, бровями и тонкими, плотно сжатыми губами. Не то что Люська. Полноватая, с черными глянцевыми волосами и румянцем от уха до уха. С большой высокой грудью, гитарными бедрами и кукольной талией. В белой люрексовой кофте, черной юбке с двумя «золотыми» замками и замшевых босоножках. На шее – черный плюшевый шнурок с праздничным серебряным крестом.
Мира с самого детства напоминала узкую строительную доску. Из таких настилают полы или строят заборы. У нее не было ни бедер, ни попки, ни груди. Так, легкая припухлость, больше напоминающая отек. Одевалась всегда скромно: блуза из полиэстера, бесформенные брюки и туфли с закрытым носком. Хорошо знала математику, блестяще рисовала, писала без орфографических ошибок и с закрытыми глазами могла показать на карте крохотные страны, типа Науру и Тувалу. Все ее считали зубрилкой и выскочкой, а она старалась держаться в стороне. Не открывала рот, если не спрашивали. Не встречалась с парнями, хотя одноклассницы уже принимали противозачаточные таблетки, и некоторые даже сделали по одному аборту. Не разбиралась в петтинге, который подружки называли тинейджерским сексом, неккинге – ласках выше пупка и никогда не занималась даже мастурбацией. А зачем? Ее мама – школьная библиотекарша, тихая, словно ночь в рождественском гимне, постоянно предупреждала о соблазнах и искушениях, проводила долгие кухонные беседы, а еще хвасталась, как когда-то остроумно осадила своего ухажера:
– Представляешь, наглец. У меня было платье с пуговичками, маленькими, как гранатовые зерна. И вот однажды мы целовались, а он незаметно их расстегнул. Я говорю: «Ну что, умник? Справился? А теперь давай все то же самое только в обратном порядке».
Мира готовилась к поступлению в институт со своей лучшей подругой Мынькой. Они вместе читали о Рафаэле и Микеланджело, бегали на этюды к движущейся по спирали речке и делились масляными красками. Мира одалживала церулеум1, а Мынька – зеленый ФЦ2. А потом подружка неожиданно забеременела, бросила школу и переехала к тому мальчику. Называть его «мужем» не поворачивался язык. Худенький, в зеленом блейзере и таких же брючатах. Все его так и называли – «Кузнечик».
В их городке эту историю вспоминали часто и до сих пор сплетничали, раскачивали головами по типу маятника и выдумывали новые подробности. Цокали языками, будто пианинными молоточками:
– Ей ведь только шестнадцать лет. Весит сорок пять килограммов, сама еще ребенок. Хорошая, талантливая девочка. Неплохо рисует и поет. И родители – не последние в городе люди; отец – парторг, мама – продавец галантереи. И на тебе!
– Ну, да, видели ее с мальчиком – внуком Антоновны, так что теперь? Он приезжал на каникулы и ничем особо не выделялся. Худенький, зеленоватый, незапоминающийся. Все прогуливались, держась за руки, недалеко от Свято-Михайловской церкви и покупали в универмаге карамельки на развес…
А потом на уроке геометрии девушке неожиданно стало плохо. Она вышла к доске, взяла в руки указку и потеряла сознание, чудом на нее не напоровшись. Прибежала медсестра, и девочки, будучи в шоке, стали