врачам и всему Минздраву, который предупреждает.
Они сидели на бульваре. Наташа, задрав голову, практиковалась в пускании колечек дыма. Мишка чертил прутиком на дорожке. У него эта привычка с детства. Даша помнила, как он рисовал кораблики и танки, а теперь его абстрактные художества сильно смахивали на женский торс.
– Мои предки разбежались, – сказала Даша максимально спокойным голосом. – Развод оформили.
– Добро пожаловать в клуб! – усмехнулся Мишка.
И насупился. Дарья знала: старается сдержать тик.
– Кто? – спросила Наташа. – Фазер или мазер соскочил?
– Фазер. Папочка полюбил другую женщину. А мамочка от благородства чуть не лопается: ты должна понять чувства своего отца! – передразнила Даша. – Гады!
– Подонки! – согласился Мишка.
– Особенно врачи, – подтвердила Наташа.
– Как так можно? – Дарья шмыгнула носом, маскируя предательские слезы. – Как можно любить их безумно и одновременно ненавидеть?
Наташа и Мишка, прошедшие через горнило подобных испытаний, заверили: можно!
И еще сказали: сейчас больнее всего, потом легче станет, но полностью не пройдет никогда. Это как вирус в компьютере, для которого антивирусной программы не придумали и придумать невозможно. И жесткий диск, то есть предков, на свалку не выбросишь.
Наташа и Миша говорили без пафоса, сострадания, просто и жестоко, почти равнодушно, как и говорят подростки о проблемах, над которыми ночами слезы льют.
Родители Даши и папочкина новая жена, носившая сырное имя Виола, были людьми образованными, наслышанными про травму, которую наносит ребенку развод. Поэтому вели себя до тошнотворности оптимистично и деликатно. Неестественно предупреждали любое желание Даши, закрывали глаза на плохие оценки в школе, на Дашкины капризы. Их заискивание как нельзя лучше демонстрировало – в ее жизни случилась трагедия. Почти такая же страшная, как смерть ее старшего братика с условным именем Костя.
Братик родился за пять лет до Даши и прожил две недели, зарегистрировать его, получить свидетельство о рождении не успели. Умер ночью по причине СВСМ – синдрома внезапной смерти младенца. Это когда младенец засыпает вечером и больше не просыпается. Никто в мире не может раскрыть тайну СВСМ, хотя дети гибнут и гибнут.
О том, что у нее был братик, Даша узнала, когда ей было десять лет, и это произвело на нее громадное впечатление. Ее мучили кошмары ночью и дикие фантазии днем. Казалось, что этот Костя незримо присутствует в ее жизни, наблюдает, критикует, комментирует, упрекает за каждую мелкую провинность или ошибку и постоянно напоминает: ты-то жива, а я умер, где справедливость? Он представлялся вредным детиной, вроде старшеклассников, которые врывались в раздевалку перед физкультурой, наровили мимоходом ущипнуть ниже спины или тискались в гардеробе. Сильные, здоровые и все как на подбор агрессоры.
Дарья приставала с расспросами к родителям: какой он был, мой братик? Но у мамы и папы по прошествии лет боль утраты притупилась, они редко вспоминали первенца, от которого даже фото не осталось. Зато смешно рассказывали, как все: две бабушки, два дедушки, папа и мама стерегли Дарью по ночам, чтобы не случился ужасный СВСМ. У них был скользящий график ночных дежурств, то есть кто-то постоянно сидел рядом с ее кроваткой, не спал и караулил ее дыхание. Одна бабушка вязала на спицах, другая читала дамские романы, один дедушка разгадывал кроссворды, другой при свете слабой лампы корпел над служебными бумагами. Маму и папу от ночных дежурств освободили, потому что папе нужно было работать, а мама за день до изнеможения уматывалась. Но оба они, папа и мама, – в этом юмор – несколько раз за ночь вскакивали, не продрав глаза, неслись в детскую, проверять, дышит ли Дарья, не уснул ли караульщик.
Наверное, это были очень счастливые месяцы ее жизни. Но Даша их не помнит. Самое раннее из воспоминаний – полет к потолку, дыхание перехватывает, приземление в теплые папины руки. Он снова ее подбрасывает, полет, счастье, радость, визг – ах, я уже в мягких, надежных папиных ладонях. И еще из раннего – сознание абсолютной, волшебной маминой власти. Больно, упала, стукнулась – подует мама, и боль с коленки уходит. Ночью к ней прибежишь, потому что мертвый братик пригрезился, мама руками укутает, и становится благостно. Они спали на боку: Даша, мама, папа – обнявшись, уютно вписавшись друг в друга. Дарья чувствовала мамино и папино тепло, с которым ничего не могло сравниться.
И чего бы им не жить и дальше? Маме и папе! Чего бы им совместно не радоваться, глядя на дочь, во младенчестве не погибшую, а теперь по внешним данным на первую девушку в классе претендующую? Успеваемость средняя, от «четверки» до «тройки», – то, что и нужно, чтобы не прослыть ботаником или тупицей. Братик умерший помучил воображение и благополучно сгинул. При необходимости память о нем можно было призвать – когда требовалось слезу пустить или загадочной особой с тайным прошлым предстать перед новой подружкой или незнакомым парнем.
Если Дашу спросить, какой стала мама после развода, ответ был бы – стерильной. В это слово Даша вкладывала смысл: ровной, спокойной,