ли мою кровать и лениво бодались друг с другом, расхаживали по полу с высоко поднятыми головами, словно царственные особы, усеивали стены и сидели на всякой утвари в самых непринужденных позах. На кровати их было как будто больше, чем на всех четырех стенах вместе взятых, и оттого мне делалось совсем дурно. Хуже всего, однако, было то, что я ждала свою подругу и та должна была постучаться в комнату с минуты на минуту.
Волчонок жила в другом крыле здания, и я могла видеть ее балкончик из своего окна, выходящего во внутренний двор. Отец Волчонка, угрюмый, но в то же время очень бойкий старик с длинными седыми волосами и густыми усищами, выращивал на балконе рассаду. Я раньше перебиралась с помощью троса прямо на этот балкон, чтобы навестить Волчонка, но та меня впоследствии отговорила. Странно было бы думать, что она за меня боится, для этого не было оснований, – нет-нет, ей, по-видимому, досаждало что-то в самом этом занятии, а может, она просто мне завидовала.
Комнаты общежития, как и остальные его внутренности, отличались размером и богатой отделкой. О наружном его виде, впрочем, можно было услышать много нелестного. Разговоры об облагораживании здания сводились к тому, что нам обещали пристроить к нему современную надзорную башню, которая будет выявлять лиц, проникших на территорию без пропуска, и прочих нарушителей. Башня, по словам коменданта, грозилась стать невероятно передовой, потому как даже ему, коменданту, еще не удалось ничего выведать о принципе ее действия. Разработка наверняка секретная, говорил он, и получить ее в свое распоряжение – не просто огромная удача, но и возможность для такого повышения уровня личной безопасности, который не снился ни одному поколению нашего города еще со времен внедрения в Сеть общегосударственных фильтров. Кроме всего этого, башня должна была выглядеть очень внушительно, поэтому, как считал комендант, она была вполне способна превратить общежитие в самую большую достопримечательность района. Нельзя сказать, чтобы это обещание было принято с восторгом, но, с другой стороны, что-то все-таки делалось для нашего благополучия, и мы это, конечно, ценили. В городе было огромное множество развалюх, подобно нашей не знавших ухода; они стояли нахмуренные, подпирая друг друга боками, и чахли от обиды. Очевидно, они существовали только для той цели, чтобы развлекать приезжих стариной и удивлять их потом царившими внутри роскошью и технологиями.
Последние эти мысли призваны были отвлечь меня от рогатых жуков, медленно наступающих на меня отовсюду, и прихода Волчонка. Я не могла смотреть в окно, потому что взгляд невольно выискивал ее балкончик, и не могла смотреть ни на один предмет в своей комнате. Я видела это повсеместное шевеление даже с закрытыми глазами, отчего готова была окончательно выйти из себя и решиться на какую-нибудь глупость. Но когда мне представлялось, как я буду выглядеть, вырвавшись из комнаты, меня охватывал еще больший ужас; я буду вынуждена просить у кого-то помощи и уж точно не смогу принимать гостей; все мысли таким образом возвращались к Волчонку, и мне приходилось бездействовать.
От неподвижности и прохлады, тянущейся от приоткрытого окна, тело понемногу немело. Обидно было то, что перед приходом подруги я хотела принять душ, а теперь закрадывалось подозрение, что такой запах тут же отпугнет Волчонка. Между тем времени у нас почти не было, поскольку на сегодняшний день было назначено собрание жильцов. Соседка долго говорила мне об этом собрании накануне; я смогла запомнить только то, что, хотя на собрании будут опять говорить об этой новой башне, пропускать его ни в коем случае нельзя, и это было главное. Я, конечно, не любила ходить на эти скучные собрания: там не сообщалось ничего нового, а те вещи, которые выносили на общее обсуждение, всегда казались мне сущими пустяками, обсуждать которые подчас было просто глупо. В самом деле, что с того, что кого-то обнаружили под утро лежащими в комнате в одной постели? Во-первых, их связь никем не была доказана; во-вторых, даже если бы в ней не было сомнений, разве у жильцов не было других вопросов, а у начальства общежития не было других забот? Куда больше внимания заслуживало то жуткое обстоятельство, что мужская душевая оставалась в разобранном виде уже около полугода и мало-помалу превращалась в плацдарм для нелепых студенческих обрядов и пьянок. Я говорила об этом с другими жильцами, с вахтерами, с электротехниками, с захаживающими преподавателями и даже с самим комендантом, – эти разговоры случались, разумеется, вне собраний, – и все как один были со мной солидарны и кое-где даже меня перекрикивали, но собрания при этом продолжали напоминать старые бестолковые телешоу. Вопрос пьянства поднимали редко, но к самому наличию сексуальной жизни у студентов начальство относилось как к попранию всех мыслимых законов культуры, морали и святости. Это выглядело тем страннее, что вот уже несколько лет в городе были негласно разрешены даже связи с несовершеннолетними. Тут мне вспомнилась забавная и в то же время неловкая история, происшедшая в мой первый год жизни в общежитии, когда я встречалась со спокойной и невозмутимой Соней. Как-то мы с ней зашли в туалет этажом ниже и не смогли найти ни одной свободной кабинки – по причине того, что каждая из них была занята хихикающей парочкой; некоторые даже не потрудились запереться. Мне показалось, что из кабинок раздаются голоса совсем уж юных девочек, и я сказала