посторонних людей, разъездов, вынужденного ухода с работы и прочих невзгод, ограничивающих привычный образ жизни. Всю свою жизнь Владимир Николаевич предпочитал все больше молчать, даже на больших застольях, но в то же время не замыкался, а оставался по-житейски мудрым и порядочным человеком. Друзей и знакомых у него было много, так как по части своей профессии в этих краях его знали как толкового мастера, пусть не гения, но настоящего умельца. Вдобавок к локальной узнаваемости, он много времени своей молодости помотался в командировках по центральной России, а также дважды заезжая за Урал, однажды посещая Архангельск, Вологду и Петрозаводск, время от времени бывая на юге страны. Поговаривали, что, несмотря на спокойный характер, у женщин он пользовался вниманием, а потому, вроде бы как, могли быть у него дети как раз и за Уралом, и в Ростове, Вологде и даже в Юрмале, где он тоже был однажды, но по путевке. Впрочем, слухи эти ни разу так и не подтвердились документально, и сколько раз жена его не пытала на этот предмет, он так и не сознался, всякий раз называя догадки чушью.
В любых делах человек он последовательный, уравновешенный, хозяйственный, но легкий на подъем. Последние восемнадцать лет отец работал на заводе, сменив кочевую бригадную жизнь на оседлую, чем в целом довольствовался, и работу вполне искренне любил. По части выпивки, вне командировок значительно этим делом не увлекался, только под старость стал баловаться да немного гнал для себя, дегустируя иногда излишне усердно и требовательно к продукту, с тем, что снятие пробы завершалось опьянением без изысков. Такого рода усердием он внес определенный вклад в ухудшение своего здоровья и приближение кончины. Последние полгода к алкоголю он не прикасался, а всю свою аппаратуру для самогоноварения предусмотрительно продал, когда понял, что жить остается совсем недолго, а жена потом не сможет ее грамотно оценить.
Что касаемо матери, в молодости она была боевая и напористая, став с годами более спокойной и домашней. Она чрезвычайно много знала, что касалось бытовых вещей, но еще больше не знала и стремилась узнать, общаясь с людьми. Говорила она много, любила перекинуться словом со всеми подряд, включая незнакомых, пересекшись с ними, скажем, на рынке в очереди за семенами, потому в масштабах маленького города ее в общих чертах знали едва ли не все жители. Одной странной особенностью, отличавшей ее от почти нормального человека, была излишняя суеверность и поиски тайных знаков. Помимо темных суеверий, она искренне верила в Бога, знала все праздники, всех святых, по уму всех поминала, читала молитвы и следила за лунным календарем. По части религии дома имелся роскошный красный угол с иконами, перед которым висела лампада. К изготовлению угла руку приложил и отец – по плотническому делу, но вообще творением не гордился. Сам по себе отец религию воспринимал прохладно, больше традиционно, по инерции, но к вере жены относился с пониманием, как и к вере вообще, почитая нужным креститься при входе в храм, биться яйцами на Пасху и соблюдать