пятна?
Тревожный молот ударил громче.
Он вспомнил, о чем подумал вчера, когда поднялся с пола после потери сознания: «Интересно, если я вспомню все, – я умру или излечусь?»
Вопрос казался ироничным и иррациональным, но в приступах накатывающей от попыток вспомнить мигрени, все же становился весомым.
Но краткое, так с легкостью вырвавшееся на поверхность, воспоминание о больнице оставляло надежду и требовало все больше и больше.
«Интересно, – подумал Антон, – когда слова тети Тани о том, что прошлое должно оставаться в прошлом, стали непреложной истиной моей жизни, а не просто выражением, что бы я не спрашивал о своих родителях?»
Возможно, в тот вечер, когда он очнулся на каталке в приемном отделении и они остались с Катей вдвоем.
Он подошел к зданию инфекции. Слева располагалось П-образное двухэтажное кирпичное строение, которое Антон сразу отнес к поликлинике. А чуть впереди стояла одноэтажная терапия с кучей трещин на оштукатуренном фасаде.
«А сюда ли мне?» – подумал он, подходя ближе к низкому зданию, которое, казалось, находилось в аварийном состоянии.
У входа стояли друг напротив друга две, выкрашенные в синий цвет, скамейки. А перед забетонированным мостком сбитая из досок решетка. Блеклая, выгоревшая на солнце, фиолетовая вывеска у входа на стене гласила «ТЕРАПЕВТИЧЕСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ».
Антон взглянул на облупившуюся на деревянных рамах краску, на осыпающуюся с фундамента штукатурку, проржавевшее железо на отливах под фронтоном крыши и на саму крышу, покрытую (видимо, не так давно) пока еще блестящей жестью.
«Самое место, чтобы умирать. Не так ли, господин Ларин?» – подумал он и с прискорбной улыбкой отметил, что это далеко не первое больничное здание, которое он увидел в столь удручающем состоянии.
15
Внутри его встретил резкий запах хлорки, совершенно не перебивающий более экзотический букет из ароматов лекарств, дерьма и мочи. Светлые блеклые стены, краска на которых местами давала трещины, но все еще стойко держалась. Белые деревянные двери имели налет желтизны, темнеющей к низу, но сказать, что они грязные было нельзя, так как они блестели, словно только что были намыты – просто краска старая. Светло-коричневый линолеум под ногами имел заплаты из кусков другого цвета, а местами был затерт до белесого основания.
Словом, видал он больницы и похуже и в больших городах.
Медсестра с длинными каштановыми волосами, забранными в хвост, который выглядывал из-под белого накрахмаленного колпака, закрыла довольно толстую историю болезни и взглянула на вошедшего мужчину.
Антон буквально впился взглядом в ее светло-карие, лучащиеся добротой, но такие усталые глаза. На краткое мгновение ему показалось, что он начал в них тонуть, словно брошенный за борт посреди бескрайнего океана. Тонул без надежды на помощь, без спасательного круга, или хотя бы обломка,