ледышку, мечтающую растаять и испариться от желтого света низких люстр. Сцепив пальцы, неожиданно ощутила запах сигарет и терпкого парфюма. С трудом перечеркнув это наваждение, я покосилась на бабушку. Лицо Эдиты Павловны сияло гневом и торжеством. Она любила, бесконечно любила своих врагов (в отличие от меня) и наверняка считала эту минуту превосходной. Более чем превосходной!
«Интересно, чем все закончится?» – задалась я своевременным вопросом, чувствуя в душе невесомость. Да, я могла лишь повиснуть в воздухе, чтобы случайно не коснуться ни участка пола, на котором расположился Клим, ни того места, где восседала бабушка.
– Тринадцать пятьсот, – трескучим голосом произнесла Эдита Павловна. Я знала, они не станут пользоваться еле заметными знаками – они будут громко и четко произносить свою цену, потому что на войне как на войне. – Посмел-таки, щенок, – прошипела бабушка. – Что ж, не будем мелочиться. И на что только надеется? – добавила она с усмешкой.
«Вообще-то Клим надеется повесить Тафта у себя дома».
– Не знаю, – тихо произнесла я в ожидании чувства вины и ста кругов ада. Я бы солгала, если б сказала, что в этой ситуации мне удалось сохранить спокойствие, что я равнодушна и действия Клима, а также реакция бабушки меня совершенно не интересуют.
«В рай после смерти я не попаду. Это точно, – вздохнув, я заставила себя смотреть только прямо. – Страшные черти будут жарить меня на сковородке, и все благодаря Шелаеву. О, как они будут меня жарить!»
Коснувшись ожерелья, я сделала провальную попытку успокоиться.
– Четырнадцать.
– Отлично! – порадовался аукционист и с уверенной надеждой посмотрел на Эдиту Павловну.
Она кивнула:
– Четырнадцать пятьсот.
Самое лучшее, что я могла сделать, – это сосредоточиться на картине. Мне вдруг даже захотелось понять, из-за чего разгораются подобные страсти… Впрочем, они были бы равно такие же, если бы Эдита Павловна захотела купить столовую ложку или стул.
– Что он делает? – тихо спросила бабушка. – Клим вовсе не глуп и прекрасно понимает: картины ему не видать… Неужели он хочет…
– Вряд ли Шелаев желает вас обидеть, – на всякий случай выступила я с миротворческой миссией. С абсурдной миротворческой миссией.
Но Эдита Павловна, поглощенная раздумьями, меня не услышала.
Восемнадцать, девятнадцать, двадцать… Как же быстро повышалась цена, и как тихо было в зале. Все ждали развязки.
Поймав веселый взгляд Шелаева, я гордо отвернулась.
– Я знаю, чего он хочет, – сухо усмехнулась Эдита Павловна.
– Чего? – автоматически спросила я.
– Вытащить из моего кошелька побольше денег. Картина ему не нужна. Повышая цену, он… Как обычно называет подобную наглость твоя двоюродная сестра? Он «раскручивает» меня, вот как! – бабушка скривила губы, а затем бесшумно засмеялась. Серьги задрожали в ее ушах. – Да, Лера именно так бы и назвала происходящее. Что ж, мы отплатим ему той же монетой.
Наконец-то в моей голове