забарабанили по плечам и спине, и Тревельян фыркнул от наслаждения. – Вы идите, коллеги, идите, я тут сам справлюсь. Встретимся в павильоне… скажем, через три часа.
Вскоре он сидел в своем жилом отсеке, просматривая поступившие сообщения. Большей частью они были подписаны Юи Сато, консулом ФРИК, и не отличались разнообразием – консул беспокоился, как идет спасательная операция. Этот вопрос они могли бы обсудить при личной встрече – Ивар без труда переместился бы к станции «Киннисон», что висела между Землей и Луной, – но в данный момент сказать ему было нечего. К тому же он не любил демонстрировать дар, которым его удостоили на Раване; об этом и так ходили всякие слухи, иногда самые странные и нелепые. Несомненно, дар был получен не для того, чтобы звонить о нем на всех углах и прыгать резвой блошкой по Галактике. И потому все депеши консула Сато, посланные эмиссару Тревельяну, были внимательно прочитаны. Затем эмиссар вызвал связиста Ивана Семенова и велел передать на станцию «Киннисон», что поиски полевого агента Кораблева ведутся непрерывно, но пока без заметных успехов.
Покончив с этим, Тревельян открыл сейф и вытащил блестящий металлический контейнер размером в два кулака. Он нуждался в отдыхе, в недолгом забытьи, освежающем разум и чувства, и для этого был особый способ – непростой, довольно опасный, но очень эффективный. Временами Ивару мнилось, что возможность устраивать такие фокусы – приложение к дару, полученному на Раване; не исключалось, что были и другие побочные следствия, о которых он еще не подозревал.
Он поднес к контейнеру ладонь и сосредоточился.
«Опять за свое! – недовольно проворчал его призрачный Советник. – Смотри, парень, доиграешься!»
«Я в полной безопасности, дед, – мысленно отозвался Тревельян. – Клянусь душами всех дроми, отправленных тобой в Валгаллу».
«В безопасности, ха! Салага наивная! Я, знаешь ли, повидал кучи всяких штуковин, придуманных на погибель людям, и вот что я тебе скажу, малыш: эта из всех самая мерзкая! Лончаки куда хитрее жаб, рогачей и плешаков[7], они такое придумают, что моча враз посинеет! Остерегись! Остерегись, говорю! Втянешься, тут тебе и конец!»
– Ты мешаешь мне сосредоточиться, – буркнул Ивар вслух. – И не надо оскорблять наших звездных соседей. Умолкни, старый ксенофоб!
Но дед совсем разошелся.
«Ксенофоб! Надо же, ксенофоб! Мы чем с тобой занимаемся, парень?.. Ксенологией инопланетных культур! А какая же ксенология без ксенофобии? Мы, конечно, всех их любим, даже дроми, жаб зеленых… Так любим, что целоваться готовы, но только через намордник! Вот ксенофобия в разумных дозах и есть этот самый…»
Советник бубнил что-то еще, однако Ивар уже не прислушивался. Он послал ментальный импульс, и футляр раскрылся, словно цветок под лучами солнца. Но солнце сияло в нем самом – небольшой предмет, искрившийся и сверкавший мягкими гипнотическими переливами красок. Эта вещица в ореоле радужных сполохов казалась такой прекрасной, такой чарующей и чудесной, что глаз не отвести! От лицезрения