Танкаева было от бессилия, от невозможности удержать на месте свой батальон, размещённый в шести вагонах, вонзить в него острые, как кинжал, команды, пригвоздить к спасительной кромке железнодорожного полотна, остановить обезумевших людей. С командирским ТТ на «шлейке», он стрелял над головами бегущих, дико озирался, разбрасывал руки, яро хватал за грудки солдат, грозил расстрелом на месте; прижимал к себе одного, другого, пятого…словно хотел сгрести своих гибнущих солдат, заслонить от пожиравшей их мясорубки…
И вдруг…Чавкающий кровью ужас замер, будто взял передышку. Две тройки «юнкерсов», как коршуны, наевшиеся до отвала, исчезли. Вдалеке над мерцающей Волгой жутко вспыхнули зарницы молний. Распустила стылые щупальца гнетущая тишина. Полная тишина, не прерываемая даже стонами умирающих. Словно весь мир замер в неподвижности, в ожидании какого-то жуткого действа.
Предрассветный мглистый занавес внезапно озарился по-первости робким восходом. Далёкие всполохи молний пронзали горизонт на юго-востоке, и в свете их ясно читался откровенный страх, написанный на лицах замерших бойцов.
…Охваченный странным, непостижимым волнением, впрочем, как все остальные, высыпавшие из разбитых вагонов, Магомед смотрел во вспыхнувшее алыми перьями небо. Впереди на холмистой равнине траурно, словно вырезанная из дымчатого велюра, темнела уходящая под косогор роща, и сквозь полуоголённые ветви деревьев красным углём пылало округлое взлобье восходящего солнца. Оно зажигало на востоке воздух и весь его превращало в огненную золотистую пыль. И так близко, и так ярко, казалось, был лик древнего светила, что всё кругом, словно исчезло, а оно одно оставалось, окрашивало волжские холмистые дали и ровняло их. Где-то за версту или две алый восход выхватил сожжённую мельницу и обгорелый остов её горел чёрным рубином среди порыжелых осенних трав, как свеча в тёмной келье; багровым налётом покрылся впереди извилистый измолотый гусеницами немецких танков и самоходок, истолчённый сотнями тысяч фашистских сапог шлях, на котором теперь хорошо читался каждый камень, выбоина или подбитая, искорёженная машина, отбрасывающая длинную тень…Да золотисто-красными ореолами светились окаёмы касок застывших бойцов – командиров, их грани штыков, волосы и усы, пронизанные лучами нарождавшегося солнца.
Но война не родная тётка! Дело хлопотливое – роковое. Обуяв свои чувства, выхватив взглядом из застывших толп взводных и ротных, комбат Танкаев, со свойственной ему решимостью перехватил инициативу. Окружённый, подбежавшими командирами, понукая их короткими, похожими на рыканье окриками, он сурово и зло на корню пресёк панику, призвал солдат к дисциплине, а затем, через командиров отдал приказ о немедленной выгрузке орудий и боеприпасов.
– Всем окопаться!! По ноздри! По самое не хочу-у!!
И вот уже нет больше животного ужаса, ни лихорадочной тряски в руках, ни усталости. Мысли бойцов – командиров вновь стали ясны, представления отчётливы и резки.
Сам он ни секунды не стоял на месте – весь движение