недужен». Спрашиваю: а что ж такое ему приключилось? «Посклизнулся, – отвечает, – вчерась на лестнице и дюже спину себе повредил. Лежит и вовсе двинуться не может». – «Так что же, – спрашиваю, – тебе, что ли, княжич, обсказать, с чем я прислан?» – «Нет, – говорит, – сейчас батюшку знахарь пользует, а как кончит, я тебя туда проведу». Ладно, кончил свое дело знахарь – вводят меня в опочивальню князя. Тит Мстиславич лежит на лавке под образами, руки на брюхе складены – ну вот сейчас умрет! А у самого рожа красная и в глаза не глядит. «Сказывай, – говорит, – с чем прислан?» Я обсказал. Поохал он чуток и молвит: «Сам видишь, какое мое здоровье. Вот ты братцу Пантелею Мстиславичу о том и доведи. Скажи ему, что, как только на ноги встану, тотчас его волю исполню и в Карачев приеду. Но когда это будет, одному Богу ведомо, потому что дюже мне худо».
– С тем, значит, ты и уехал?
– С тем и уехал. Но только, ночуя в Козельске, вызнал я ненароком от княжеской челяди, что назад тому месяца полтора гостил у Тита Мстиславича звенигородский князь и что был там в ту пору такоже наш боярин Шестак.
– Ого! Это неспроста. Видать, они что-то промеж собою затеяли.
– Как Бог свят, Василей Пантелеич! Люди баяли, что они, все трое, да еще княжич Святослав с ними, затворившись в трапезной, совещались цельный день и цельную ночь, аж до вторых петухов. И даже слуг туда не допускали. Остерегись, Василей Пантелеич: это супротив тебя они что-то заводят.
– Поживем – увидим. То навряд, чтобы они сейчас пошли далее разговоров: для дела у них еще жилы слабы. Но поглядывать будем.
Тем временем собеседники приблизились к цели своей поездки. Не доезжая шагов трехсот до перешейка, они спешились, привязали в укромном месте своих коней, и Никита взял всех собак на сворку, чтобы они раньше времени не спугнули дичь. Затем оба вышли на перешеек и принялись тщательно изучать следы на снегу, дабы знать заранее – какие звери проследовали на полуостров и с кем им предстоит встретиться.
В ту пору этот огромный лесной массив, воспетый в русских былинах под названием Брынского леса, изобиловал всевозможной четвероногой и пернатой дичью. Не говоря уже о зайцах, лисицах, куницах, белках, выдрах и других некрупных пушных зверях, водившихся здесь в несметных количествах, по лесным речкам встречались целые поселения драгоценных бобров. Не была редкостью также и рысь. Встреча в лесу с медведем была заурядным явлением, а волки, собираясь зимою огромными стаями, держали в постоянном страхе редкие лесные деревни. В топких низинах, укрываясь в камышах и кустарниках, нежились дикие кабаны, по берегам рек и озер паслись целые стада оленей и лосей, нередко встречался еще и воспетый русской народной поэзией лесной исполин – тур, окончательно истребленный два-три века спустя.
Из пернатых постоянными и многочисленными обитателями этих лесов были глухари, тетерева и рябчики, а летом в лесных озерах появлялись лебеди и неисчислимое множество гусей и уток.
В жизни обитателей этого края охота играла важную роль: она давала мясо для пищи, шкуры для всевозможных