превосходству Вермахта противопоставлялась новая гвардия, которая соединила закалённые в боях войска, лучшее вооружение и уже испытанный, хорошо зарекомендовавший себя командный состав. Первое время гвардейские дивизии не оказывали особенно заметного влияния на ситуации на фронтах – прежде всего из-за их небольшой численности и не слишком хорошего вооружения, но уже к ноябрю они стали, очевидно, играть ведущую роль во всех советских контрнаступлениях. Кроме того в улучшении дисциплины в Красной Армии заметно стали видны и усилия специальных дивизий НКВД. День ото дня набирало силу и народное ополчение, а также личный состав военных учебных заведений. <…>
18 октября. Обстановка в Сталинграде продолжала ухудшаться. Животный страх в батальонах нарастал и становился всё очевиднее. Впервые так остро я почувствовал это, когда танковая дивизия Хубе захватила рынок, который в течении последних дней то и дело переходил из рук в руки…Силы наши были на исходе, свирепый бой продолжался уже несколько часов непрерывно, не останавливаясь, не замедляя хода, не давая возможности подобрать убитых и раненых, оставляя их неприятелю, который сплошными массами двигался сзади и стирал наши кровавые следы своими ногами. В тот лихой час в наши сердца и закрался страх. Его иссушающий здравый рассудок, палящий жар казалось, проникал в самую глубину тела, в кости и мозг, и чудилось порой, что на плечах покачивается не голова, а туго набитый мякиной грязный, холщовый подсумок, одновременно тяжёлый и лёгкий, жуткий и чужой.
И тогда…тогда я внезапно вспомнил родную саклю: угол кунацкой, синий с белыми облаками и величавыми пиками гор квадрат неба в распахнутом настежь окне; на фынге – низеньком, круглом треножном столике – стоит нетронутый медный кувшин с водою из нашего аульского родника и деревянное блюдо на нём. Куски варёной баранины, хинкал, миска с подливой – кислое молоко с толчёным чесноком, ломоть белого, как снег, козьего сыра и мои любимые с детства тонкие сушёные колбаски.
…в распахнутое окно вижу наше ущелье Урада. Дно его пересекает мелкий, но бурный поток. День клонится к вечеру. Спряталось за дальними снежными кряжами золотое солнце, и прохладные ширококрылые тени легли в ущелье…Ай-е! Тянутся, как руки, сиреневыми клиньями к алмазным папахам вершин. Прощаясь с тёплым солнечным днем, неторопливо кружит над Урадой благородная чета орлов. Их лиловые чёткие тени скользят по суровым гранитным склонам, пугая ягнят. Как всё это величественно и красиво!..
…А в соседней комнате, и я их не вижу, будто бы находится вся наша дружная семья: отец, мама, братья и сёстры… И всё так явственно до предела, до слёз…Клянусь, если бы я мог тогда закричать, я закричал бы…Вах! – так необыкновенно прекрасен, торжественен и желанен был этот простой, мирный образ; этот квадрат прозрачного синего с белыми облаками и пиками гор дагестанского неба, и этот нетронутый с узким и длинным журавлиным горлом кубачинский кувшин…
* * *
В