холодя напруженную шею, липкую от крови и пота грудь. Судорожно думал, что может сейчас взмолиться, выпрашивая пощаду. «Чёрт с ним…» – расскажет то немногое, что знает об их укреплении, о контрштурмовой группировке, о механизированном ударно-разведывательном батальоне из 2-ой танковой дивизии СС «Дас Райх», командующим которой был прославленный группенфюрер СС Вальтер Крюгер. Поделится догадкой об испытанном в боях, хитроумном штандартенфюрере фон Дитце – командире танкового батальона, громкая слава которого, за много вёрст, катилась впереди гусениц его «тигров» и «пантер». Надеялся, что своей искренностью, желанием быть полезным, – вымолит себе жизнь. Его развяжут, дадут сигарету, возможно, помилуют…
Или напротив, смерть неизбежна и муки его неизбежны! А потому её – безносую с косой, надо встретить, как благо, как избавление – от его унижений, мук, издевательств и пыток. И если так, то он в последний раз, перед смертью час плюнет в лицо своим мучителям, покажет как умирает бравый офицер Вермахта награждённый Железным крестом Третьего Рейха, как принимает смерть, презирающий врага истинный ариец.
Но, глядя на свирепого сержанта, которого старший офицер почему-то, с непостижимым упрямством, называл «Моцарт»; видя, как на его свекольном, от прихлынувшей крови лице, подобно тёмным молниям, метались конвульсии ненависти, обер-лейтенант Генрих Шютце понял, что и то и другое было напрасным. Не могло возыметь действия на врагов, которые недоступные состраданию, по-азиатски закрытые для эмоций, желали ценой их истязаний и мук добыть секретную информацию. Отдавая сему отчёт, обер-лейтенант решил сосредоточиться на чём-нибудь постороннем и как можно дольше, покуда хватит сил выносить боль и страдание, думать об этом постороннем. Но куда там!..
– Говори, падла! Н-ну сволочь! Мы много знаем! – с пущей яростью, как граната, взорвался Воловиков. Сгрёб пленного за грудки, готовый садануть кулачищем в этот стальной ненавидящий блеск глаз обер-лейтенанта, размазать стиснутые губы, проломить бледные скулы, подёрнутые светлой, как лён, щетиной. – Ты что, фриц, опять в молчанку играть вздумал? Или мозги нам парить собрался? Соврёшь – убью-у!! Переводи, лейтенант!
И не дожидаясь осипшего Синицына, он со всей дури ударил немца в лицо. Но слететь тому с табурета не дал, крепко держа того левой рукой на «приколе». Удар ослепил Генриха, вышиб слёзы и кровь из свёрнутого набок носа. Сжав зубы, одурело тряся головой, дрожа, как от озноба, он видел перед собой лишь перекошенный бешенством красно-рябиновый рот сержанта. Тот, грохоча смехом – матом, брызгая слюной, продолжал рявкать:
– А теперь, тварь, ты скажешь всё! И глубину обороны, и количество танков, и номер части…И сколько вас там гнид понабилось! А что б ты, морда фашистская, не думал, что я шучу…На кур-рва! На-а, гад!
Обер-лейтенант больше не дрожал, не ужимал голову в поникшие плечи; уронив подбородок на грудь, он весь обмяк, тупо взирая, как с его разбитых губ свисает тёмно-вишнёвым глянцевым киселём узкая лента слюны.
– Отставить,