До голливудской клептомании, когда актеры стали на съемках присваивать себе все, что не прибито гвоздями, было еще немало лет. Марлен не гнушалась ничем. Коллекция перчаток для любой роли: для голодной нищенки, продающей спички на углу, у нее была отличная пара дырявых митенок; для проституток – пожалуйста, красные ажурные до локтя, с умеренными прорехами; белая лайковая пара – для великосветских дам; черная лайковая – для жен буржуа. Шарфы и боа любой текстуры, длины и оттенка. Дюжины сумочек – отличное подспорье для мгновенного распознавания статуса и характера их владелицы. А шляпки? Что уж тут говорить о шляпках!
Берлин
К 1922 году Марлен уже привычно колесила вдоль и поперек Берлина, по вызову появляясь абсолютно в любой роли. У нее была энергия, преданность делу, дисциплина и самый большой в городе арсенал костюмов. Проникновение изобретательного интенданта в юбке и с околдовывающим лицом в зарождающийся кинобизнес было только делом времени. Кинокомпании росли вокруг Берлина как грибы. Каждый брошенный сарай мог превратиться в «фабрику грез». В условиях, далеких от роскоши калифорнийского солнечного освещения, любое здание со стеклянной крышей сходило за сокровище. Такие компании, как UFA, строили огромные застекленные ангары, в изобилии пропускающие свет, столь необходимый для съемок. Поскольку звуковых ограничений не было, в одном ангаре запускали одновременно восемь постановок. Вот отсек, где комик, совершив замысловатое падение, роняет на пол огромную стопку тарелок. По соседству с ним женщина рвет на себе волосы – ее бросил любовник, а десяток ее чад орут в голос. За перегородкой струнный квартет вводит актеров в настроение, нужное для сцены лирической страсти. Рядом с влюбленными попугайчиками бушует снежная буря, воют продрогшие собаки, за углом ревет толпа, провожая на гильотину Марию-Антуанетту, а баварские пейзане пляшут вокруг майского дерева под аккомпанемент восьми аккордеонов, которых никто никогда не услышит. В этом прозрачном ледяном доме посреди немецкой зимы суетится сотня зябнущих, одержимых людей, творя из сумасшедшего бедлама магию, приобщиться к которой люди придут, чтобы на время забыть о своей реальной жизни, – по пять центов за место.
В первый раз, когда Лена пошла на «экстренное» распределение ролей, она надела пиратскую шляпу с торчащим кверху фазаньим пером, платье из панбархата, накинула на плечи длиннющую рыжую лису со всеми четырьмя лапами и вставила в глаз отцовский монокль. Она получила роль. Какой режиссер мог упустить такое! Потом они убрали шляпу и дохлое животное, но монокль оставили – в таком виде Марлен и запихнули на балкон для зрителей в сцене судебного заседания. На второй пробе она уже с некоторым презрением относилась к новой среде, считая ее вульгарной по сравнению с настоящим театром. Слово «театр» Марлен всегда произносила так, будто оно причастно воскресной пасхальной мессе, которую служит Папа Римский в соборе Святого Петра.
Прослышав, что для какого-то