сверкало, отлично работало. Луи с умилением взирал на серьезную новобрачную, думающую только о том, чтобы угодить ему. В конце концов, женитьба могла обернуться приятным разнообразием.
Когда акушерка объявила о рождении дочери, Луи ответил лишь пожатием великолепных плеч и приказал подать ему коня – свой долг он выполнил. Его отец, вероятно, был разочарован, что родился не сын, но поскольку никто из детей Луи, мужского ли, женского ли пола, не мог претендовать на наследство, то на самом деле разницы особой не было. Луи чувствовал, что пора менять декорации. Последняя любовница ему прискучила, а теперь, когда Йозефина стала кормить ребенка грудью, он решил запереть дверь между их спальнями. Заниматься любовью с кормящей матерью – увольте, только не это.
Йозефина назвала первого ребенка Элизабет. Этакая печеная картошечка, тихонькое кареглазое существо, не смеющее требовать внимания и старающееся лишь угождать. Она, может быть, и крикнула бы: «Полюбите меня!» – но ее все равно никто бы не услышал, да и крик этот прятался глубоко в ее сердце. Своим рождением она навлекла на мать кару одиночества и несла в себе эту вину, не зная ее причины.
Йозефина продолжала исполнять ежедневные обязанности деловитой домоправительницы и матери, живя лишь ради редкого скрежета ключа, поворачивающегося ночью в замке и снимающего камень с ее души.
Тремя неделями спустя после своего двадцать пятого дня рождения, утром 27 декабря 1901 года, Йозефина, пережив тяжелейшие роды, разрешилась от бремени второй дочерью. Дитя было блистательное: точеную головку опушал цвет летнего заката, тельце светилось, как жемчуг Востока, ясная лазурь проглядывала из-под полуприкрытых век – Золотой Сокол в миниатюре. Йозефина держала у груди это совершенное создание, смотрела – и страсть, которую она питала к человеку, сотворившему себе подобие, перешла на его ребенка. Как если бы бушующая сила покинула ее тело – так она ощутила это. Вместе с новой любовью, близнецом старой, пришел неизъяснимый ужас, с тех пор преследовавший ее: не унаследует ли дитя отцовские наклонности? Не окажется ли для нее столь же легким делом причинять боль тем, кто ее любит? Она поклялась охранять дочь даже от нее самой, если понадобится. Йозефина назвала новорожденную Марией Магдалиной. Что это было – мольба к Господу о защите или ясновидение?
К двадцати девяти годам Йозефина стала почти старухой. Гложущая тоска сделала свое дело. Из поры грубо прерванного юного цветения она вышла холодной женщиной, закосневшей в своих привычках, в стоицизме, приказах, назиданиях и тяжеловесных трюизмах. Увидев особу в темной юбке, блузке с глухим воротом и разношенных башмаках, случайный гость счел бы ее скорее суровой экономкой, а не молодой хозяйкой. Железной рукой Йозефина вела дом и воспитывала дочерей. Они ее боялись. Но страх перед родителями был настолько естественной принадлежностью хороших прусских домов, что две маленькие девочки воспринимали его как должное, и это их не угнетало.
Элизабет,