«нельзя» после нарушения прямого приказа императора.
– Я не могу тебе сказать. Ты же сама видишь… – ему даже говорить было трудно от стыда. – Я… я не могу, прости.
Прозвучало настолько откровенно – и точно, шис дери папочкину фантазию! – что сдохнуть захотелось почти нестерпимо. Признаться любимой женщине, что ты не способен ее любить…
– Перестань, мне трудно это держать, – тихо пожаловалась Шу.
Только тут Дайм решился поднять взгляд.
– Сейчас пройдет, – твердо пообещал он, усилием воли отрешаясь от эмоций. Всех эмоций. И отводя от себя ее руки. – Я… не должен был… проклятье!
– Это сделал твой брат?
Дайм покачал головой.
– Кто? Скажи мне, я…
– Убьешь его, если продолжишь расспросы, – прозвучал где-то рядом голос, похожий на рокот пламени.
Интермедия
Ристане хотелось убивать. Долго, жестоко и кроваво. Шисов предатель рядом с проклятой сестренкой выглядел таким счастливым, что ей постоянно представлялось, как она вцепляется ногтями ему в лицо и срывает с него идиотский восторг вместе с кожей.
Как жаль, что нельзя этого сделать! Но когда-нибудь у нее получится. Обязательно получится. Не будь она Суардис!
Кинув поводья какому-то особо прыткому воздыхателю, Ристана спрыгнула с лошади прямиком в руки Сильво, отмахнулась от фрейлин и быстрым шагом направилась к себе. Она не могла больше притворяться. Ни секунды. Тем более шисов ублюдок все равно ей не поверил, как она ни старалась.
Как он посмел? Как?.. Чего ему не хватало, сукину сыну? Разве она не красивее и не умнее сестры? А Бастерхази? Неужели он думает, что она верит в его наглую ложь? Он – такой же, как шисов ублюдок Дюбрайн. Увидел одаренную самку – и потерял последние мозги, словно весенний кот. И еще смеет уверять Ристану, что по-прежнему думает только о ней и действует только ради ее блага.
Мерзавец.
Сукин сын.
Наплевал на ее чувства, растоптал, унизил, оставил в одиночестве… а ведь она его любила! Любит до сих пор, будь он проклят!
Ристана кинула злой взгляд на графа Сильво, отворившего перед ней дверь будуара и отступившего в сторону. Деликатный, дери его Мертвый! Как будто ей поможет его шисова деликатность. Как будто ей нужна его скучная любовь.
Не утруждаясь улыбкой, Ристана сделала Сильво знак следовать за ней. И, швырнув веер и перчатки в шарахнувшуюся от нее камеристку, упала в кресло перед туалетным столиком. Большую часть его занимали не баночки и флакончики с притираниями, а зеркало. Старинное, в массивной бронзовой раме с прихотливыми завитушками.
– Все вон, – велела она камеристке и дежурной фрейлине и чуть мягче добавила: – А ты останься со мной, Сильво.
Не обращая больше внимания ни на кого, Ристана повернулась к зеркалу и принялась рассматривать свое отражение. Это успокаивало. Словно жгущая ее ненависть вытекала из нее и впитывалась в отражение, делая его еще прекраснее.
Погладив пальцами щеку и убедившись, что ее кожа нежна,