же не заметит, что корзина пустая и рваная. Девочка проживала в доме родственницы и была обязана подчиняться и приносить пользу.
Гуди Редферн подошла к кухонному очагу, пошевелила кочергой угли и помешала варево в висящем над огнем чугунке. Пахло луком, овощами, картофелем и куриным жиром.
– Давай, иди к матери, – не оборачиваясь, сказала хозяйка.
Ливви доковыляла до лестницы и принялась устало карабкаться наверх, помогая себе одной рукой, второй прижимая к синяку припарку.
На чердаке царил полумрак. Внутрь свет просачивался лишь сквозь щели вокруг чердачной крышки и между половицами. Было сыро и тепло – после холодного дня воистину облегчение. Снизу доносился звон кухонной утвари, шуршание, чихи и мурлыканье Гуди Редферн, напевающей псалом. Здесь, в атмосфере домашнего уюта, Ливви наконец дала волю слезам.
– Мама? – тихонько позвала девочка.
Когда глаза Ливви привыкли к темноте, она смогла разглядеть смутные очертания крупной фигуры на соломенном тюфяке в дальнем углу. То была ее мать, Анна. Она лежала на боку, зажав ладони между ног. Ливви угадывала лишь плавную линию бедер матери, выпирающие плечи и подтянутые к груди колени.
Девочка двинулась вперед, стараясь ступать мягко и беззвучно. Она опустилась на колени и улеглась на тюфяк. Солома слегка хрустнула под ее небольшим весом. По сену над головой вприпрыжку пробежали мыши. Малышка прижалась к спине матери и аккуратно обняла ее. Колкое шерстяное платье Анны источало знакомый запах, который так любила Ливви, – солодки или аниса, мускатного ореха и терпких трав. Анна взяла руку дочки и прижала к щеке.
– Нам нужно уехать завтра, – сказала она.
Они добирались сюда среди суровой зимы много месяцев по испаханным застывшими колеями, испещренным ледяными лужами дорогам. И все ради того, чтобы пробыть у Гуди Редферн каких-то несколько недель? Мама Ливви практически не выходила из дома. Да что там… практически не спускалась с чердака. Гуди Редферн относилась к присутствию Хасселтайнов в своем доме неоднозначно. Она явно не была им рада, но и не выгоняла. Подобное отношение частенько величают добротой.
Ливви провела пальцами по убранным назад волосам матери. Девочке хотелось узнать причину скоропостижного отъезда, но она боялась показаться нахальной.
– А куда мы поедем? – издалека зашла Ливви.
Анна перевернулась на спину. Матери было всего-то чуть больше сорока: бледная женщина с утомленными заботами глазами. Прямой нос усыпали веснушки. Ливви тоже была белокожей обладательницей веснушек, из-за которых складывалось впечатление, будто ее лицо забрызгали капельки грязи.
– Девочка моя, что случилось? – спросила Анна, увидев лицо дочки.
Глаз бедняжки уже практически не открывался. Ливви снова прижала к ушибу припарку.
– Я поскользнулась.
Анна плотно сжала губы.
– Нет, это не так, – упрекнула она, погладив дочку по волосам, и осторожно провела подушечкой большого пальца по ее пурпурному веку. – «Потоки вод изливает око мое о гибели дщери