объяснений
Вопрос об очевидцах
Я отдаю себе совершенно ясный отчет в том, насколько трудна и ответственна всякая тема, касающаяся Советской России. Трудность этой темы осложняется необычайной противоречивостью всякого рода «свидетельских показаний» и еще большею противоречивостью тех выводов, которые делаются на основании этих показаний.
Свидетелям, вышедшим из Советской России, читающая публика вправе несколько не доверять, подозревая их – и не без некоторого психологического основания – в чрезмерном сгущении красок. Свидетели, наезжающие в Россию извне, при самом честном своем желании технически не в состоянии видеть ничего существенного, не говоря уже о том, что подавляющее большинство из них ищет в советских наблюдениях не проверки, а только подтверждения своих прежних взглядов. А ищущий – конечно, находит…
Помимо этого, значительная часть иностранных наблюдателей пытается – и небезуспешно – найти положительные стороны сурового коммунистического опыта, оплаченного и оплачиваемого не за их счет. Цена отдельных достижений власти – а эти достижения, конечно, есть – их не интересует: не они платят эту цену. Для них этот опыт более или менее бесплатен. Вивисекция производится не над их живым телом – почему же не воспользоваться результатами ее?
Полученный таким образом «фактический материал» подвергается затем дальнейшей обработке в зависимости от насущных и уже сформировавшихся потребностей отдельных политических группировок. В качестве окончательного продукта всего этого «производственного процесса» получаются картины – или обрывки картин, – имеющие очень мало общего с «исходным продуктом» – с советской реальностью: «должное» получает подавляющий перевес над «сущим»…
Факт моего бегства из СССР в некоторой степени предопределяет тон и моих «свидетельских показаний». Но если читатель примет во внимание то обстоятельство, что и в концлагерь-то я попал именно за попытку бегства из СССР, то этот тон получает несколько иное, не слишком банальное объяснение: не лагерные, а общероссийские переживания толкнули меня за границу.
Мы трое, т. е. я, мой брат1 и сын2, предпочли совсем всерьез рискнуть своей жизнью, чем продолжать свое существование в социалистической стране. Мы пошли на этот риск без всякого непосредственного давления извне. Я в материальном отношении был устроен значительно лучше, чем подавляющее большинство квалифицированной русской интеллигенции, и даже мой брат, во время наших первых попыток бегства еще отбывавший после Соловков свою «административную ссылку»3, поддерживал уровень жизни, намного превышающий уровень, скажем, русского рабочего. Настоятельно прошу читателя учитывать относительность этих масштабов: уровень жизни советского инженера намного ниже уровня жизни финляндского рабочего, а русский рабочий вообще ведет существование полуголодное.
Следовательно, тон моих очерков вовсе не определяется ощущением какой-то особой, личной,