которому надлежало необозримо долгий срок отчислять алименты, неподъемное бремя для человека, живущего на зарплату. Ведь Абулик, плюс ко всему прочему, еще и жил на зарплату, и не то чтоб среднюю, а посредственную, что смущало Елениного отца не меньше, чем анамнез. Конечно, он мог бы прокормить еще пару-тройку Елен с их мужьями, а возможно, и детьми, но будучи человеком практичным, по мере сил старался подобного развития событий избежать (тем более, что одну семейку дармоедов ему уже содержать приходилось – Елениного братца с молодой женой и неизбежным в ближайшей перспективе чадом), почему он и запретил Елене даже думать о браке с «голодранцем и прохвостом, примеряющимся, кому бы сесть на шею». Но поскольку Елена уже успела влюбиться в Абулика по уши (а как показало будущее, она отличалась редкостной влюбчивостью), запрет должного действия не оказал (или, напротив, оказал – соответственно теории запретного плода), и Елена продолжала встречаться с Абуликом и даже не тайно, как предписывают традиции любовного романа, а вполне открыто, но в сопровождении шумного отцовского аккомпанемента и материнского молчаливого, хмурого неодобрения (как вы, наверно, догадываетесь, времена, когда непокорных дочерей держали под замком или помещали в монастырь, дабы вынести в полуобморочном состоянии к алтарю аккурат к подневольному венчанию с родительской креатурой, давно миновали даже в Армении). Как всякое непоощряемое чувство, любовь Елены и Абулика развивалась особенно бурно, и чрезвычайную силу сотрясавшим существование влюбленных частым, как на осеннем море, штормам придавала ревность. Ибо Абулик был ревнив. Ревнив избыточно, сверх всякой меры – меры, поскольку нормальный мужчина (как полагала Елена) обязан ревновать, ревновать в достаточной степени, однако не до безумия или, если даже до безумия, то не до нелепости. Абулик был ревнив до нелепости. Он требовал, чтобы Елена исключила из своего круга общения (а Елена всегда была особой общительной) всех мужчин поголовно – в институте, на улице и дома, бывших одноклассников, нынешних сокурсников, гипотетических ухажеров, подкарауливавших его даму сердца на трамвайных остановках, у подъезда, в дверях аудиторий, само собой, в кафе – почему ей и воспрещалось забегать в перерыве между лекциями в стекляшку, где можно было перехватить пару сосисок с чашкой кофе, или в «пончиканоц», бывший в годы ее учебы в большой моде, заказана была ей и дорога в театр или кино с подругами, более того, периодически ей устраивались и сцены по поводу походов к родственникам, а к родственникам Елена относилась более чем по-армянски, она их любила, навещала, опекала, что вызывало бурное неприятие Абулика. Особенно его раздражали многочисленные двоюродные и троюродные братья – какое раздражали, ввергали в исступление, доводили до нервных припадков, будь на то его воля, он бы кастрировал всю эту шумную семейно-родовую поросль мужеска пола. Елена всячески старалась его не волновать, покорно выполняла все предписания вплоть до самых диких,
