Николай Любимов

Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1


Скачать книгу

– веселый, хороший,

      Заблудилась я в длинной весне,

      Только руки тоскуют по ноше,

      Только плач его слышу во сне.

      Станет сердце тревожным и томным,

      И не помню тогда ничего.

      Все брожу я по комнатам темным,

      Все ищу колыбельку его».

      И второе:

      Буду тихо на погосте

      Под доской дубовой спать,

      Будешь, милый, к маме в гости

      В воскресенье прибегать —

      Через речку и по горке.

      Так что взрослым не догнать,

      Издалека, мальчик зоркий,

      Будешь крест мой узнавать.

      Знаю, милый, можешь мало

      Обо мне припоминать:

      Не бранила, не ласкала,

      Не водила причащать.

      Это стихотворение по-особенному меня волновало. Моя мать была совсем не такой, как в стихотворения Ахматовой: она хоть и редко, но бранила меня, часто ласкала и водила причащать. Но вше почему-то до боли отчетливо представлялось, что и я скоро буду бегать – так, что взрослым не догнать, – на могилу моей матери по извилистой тропинке, ведущей на могилы моего отца и няни. И еще потому, наверно, именно эти два стихотворения Ахматовой так полюбились мне, что их сначала прочитал вслух Георгий Авксентьевич, а читал он стихи хорошо.

      Георгий Авксентьевич обладал приятного тембра баритоном, слух же у него оставлял желать лучшего. Но Вертинского он мне напевал верно.

      Я ни тогда, ни после не улавливал в песнях Вертинского пошлости. Мне и в дореволюционных его песнях слышалась в детстве, как слышится и теперь, боль душевно ранимого человека, впоследствии слившаяся с тоской по родине. Вертинский пел о мечтах и надеждах, застывающих на ледяном ветру, о жестокой насмешливости судьбы, о горечи непонятых и неразделенных чувств, о разбитых жизнях, о девушке, «кокаином распятой в мокрых бульварах Москвы», о любимой женщине, покончившей с собой, о смерти, как о спасительном забвении «всех земных страданий», И детская душа моя отзывалась на музыку Вертинского, надтреенутость которой выражала его душевный надлом, музыку, родившуюся в том же обреченном, еще до осенних ветров облетавшем мире, что и поэзия Сологуба, Брюсова, ранней Ахматовой, и похожую то на шелест листопада, то на придушенные рыдания:

      Ваши пальцы пахнут ладаном

      А в ресницах спит печаль.

      Ничего теперь не надо нам,

      Никого теперь не жаль.

      И когда Весенней Вестницей

      Вы пойдете в синий край,

      Сам Господь во белой лестнице

      Отведет вас в светлый Рай.

      Тихо шепчет дьякон седенький,

      За поклоном бьет поклон

      И метет бородкой реденькой

      Вековую пыль с икон.

      Ваши пальцы пахнут ладаном,

      А в ресницах спит печаль.

      Ничего теперь не надо нам,

      Никого теперь не жаль.

      В пыльный маленький город, где Вы жили ребенком,

      Из Парижа весной Вам пришел туалет.

      В этом платье печальном Вы казались «Орленком» —

      Бледным, маленьким герцогом сказочных лет.

      В