за голову схватилась. Лагерь самый зачуханный. Даже не на море. Тут у нас, под Черемушками. Мама женщина мудрая. С отцом никогда не спорит. Но не удержалась. Может, говорит, поприличней что-нибудь? Ну, ясно, разговор короткий был… Что-то я, Саня, отвлекся. Не о том хотел. Не о том. В общем, привез он меня в лагерь. «Будь здоров, сынок. Жди через две недели. Постараюсь заехать». Помню, смотрю с крыльца, как его «Волга» уезжает… а за спиной – ну, бараки натуральные. Бетонные. Плиты положены как попало. В щели можно подглядывать. И пацаны вокруг – как на подбор. Те, кого я в нашей школе за хулиганов держал… гордился даже, что с ними знаком… рядом с этими просто паиньки, мамино счастье. Поглядывают так, знаешь, оце-е-енивают… Ясно, что будет тут нескучно… Что им мой батя любореченский ваще по фонарю. Тут у них свои темы. Смотрю, Санек, на машину… как она уезжает… а я вот остаюсь… аж не верится, что это со мной, на самом деле.
Топилин отчетливо представлял, какое лицо сейчас у Антона. Печальная полуулыбка, задумчивый взгляд. Наверняка ждет, что Санек поддержит разговор. Топилин поерзал, кашлянул несколько раз – сойдет за реплику.
– С пацанами, кстати, оказалось проще, чем думал… Но я опять не туда. Все не расскажу никак. Короче, в первую ночь уснуть не мог. Провалялся не знаю сколько. В стекло мошкара стучит, под полом мыши. Еще травой скошенной пахло. Сильно. Утром скосили под окнами… И лягушки на берегу – вот так же, как сейчас, я почему и вспомнил… Встал, выбрался потихоньку из палаты. Вышел на крыльцо. И вот стою, смотрю в сторону дороги, по которой батя уехал, а там темень сплошная, ни дороги не видно, ничего. Слегка только, верхушки деревьев. Тоскливо, одиноко… В первый раз ведь по-настоящему один. И где! Почувствовал себя маленьким. Можно сказать, ничтожным.
«Ладно, Антон, – мысленно перебивал его Топилин. – В другой раз. Поздно уже, спать давай».
– В небе звезды… И трава прямо под ногами, дуреешь от запаха… И тоска, Саша, такая, что хоть умри… хочется умереть, лишь бы избавиться… Никогда такой тоски не было, как в ту ночь… Кое-как взял себя в руки, вернулся в палату.
Так и не дождавшись от Топилина никакого отклика – будто сам себе рассказывал, – Антон договорил почти смущенно:
– Вспомнилось что-то… Как будто вчера было.
«И что мне теперь, зарыдать растроганно? – думал тем временем Топилин с неожиданным ожесточением. – Пожалеть тебя? Утешить?!»
Антон пробубнил что-то себе под нос и больше разговора не затевал. То ли вправду уснул, то ли притворялся, как Топилин.
Где-то по соседству раздался стук двери, стремительный топот.
Топилин угрюмо присматривался к идее собраться и уехать. Сказаться больным. Прости, Антон. Съел что-то не то на фуршете. Пиво с шампанским смешал. Всего бокал, кто же знал, что оно так аукнется…
В какой-то момент он разглядел наконец поганое словечко, все это время мелькавшее в потоке других, услышанных и произнесенных за день. Прихватил, попробовал на язык – проговорил беззвучно, не раскрывая рта: «Убийца». Горло по-лягушачьи пульсировало. «Да не виноват он, – в который раз напомнил себе Топилин. – Не